Фантомики - Евгений Бугров

зверей криком напугаешь. Говорят, что и медведи не связываются, если человек припадочный или кричит, руками машет: мишка повернется и уйдет, только его и видели! И тут же сообразил, что обезьяны не уйдут: стоят и смотрят. Он сменил тактику. Выпрямился, вскинул руки к небу и начал хрипло выкрикивать: то ли Боже царя храни, то ли Вставай проклятьем заклейменный, все гимны сразу. Обезьянам слова и музыка без разницы, по барабану, однако понравилось! Наверно, безумный вой на зверином языке что-то значил. Морды стали радостными, глаза вдруг поумнели, головы и тела пришли в общее движение, в толпе начались завихрения, водовороты, что это? Сарай дрогнул, накренился, и поплыл. Обезьяны приподняли дощатое строение без усилий и понесли. Зачем? И вдруг он понял! Его приняли за своего парня? Не так, наоборот. Приняли за посланника небес, именно, за человека. Конечно, он им и был, но они, обезьяны, об этом не знали, а тут вдруг поняли и решили сделать своим вождем: выборы прошли молча, в смысле, единогласно. Теперь это его толпа, он повелитель могучего племени обезьян! Ничего делать не надо, они сами все сделают. Он стоял на плоской крыше, как на палубе корабля, стараясь сохранять невозмутимый вид, словно индейский вождь, стоит себе на носу пироги, убор из перьев, а воины гребут, так и надо. Женят его, наверно, невесту найдут. Или даже двух? Черт знает! Вождь обезьян? И чего только в жизни не бывает! Он был поклонником Дарвина, этот человек, и в Бога никогда не верил. Сарай шел по морю в неизвестность.

Преисподняя.

Как он здесь оказался? Очнулся, сидит на стуле в темноте, но знает, что это баня общественная, в какой он сто лет не бывал. Кругом люди. Сидят рядами, посреди прохода железная печь раскаленная, в темноте малиновым светом проступает. Все молчат, сидят неподвижно, только силуэты угадываются. Кажется, мужчины и женщины сидят вперемежку. Так молча все сидят и ждут чего-то, каждый вроде как собой занят. Он поначалу зашел, с краю у входа сел, только овладело им беспокойство. Если это не моечное отделение и не парилка, то зачем здесь печь. Почему все молчат? И зачем темнота? Если это очередь, то почему никто не входит и не выходит? Очень странно. Да и куда выходить? Почему-то он знал, что выхода из этого помещения нет. Нет? А вход-то есть. Он сидел с краю прохода, вот она дверь, рядом, через нее и зашел, только руку протянуть. Между дверью и косяком видна слабая полоска света: за дверью жизнь, слышны голоса обслуги. Обслуги? Какой обслуги. Ну да, кочегары. Вон как бодро перекликаются, а посетителям не до смеха. Где-то там, за дверью, осталось прошлое: все они родом оттуда, а вернуться назад не могут, нельзя.

Нельзя? Поддавшись внезапному порыву, он вскочил, приоткрыл дверь. Наружный свет мгновенно погас, словно его и не было, голоса смолкли, а по ногам потянуло холодом и пустотой. Он только и успел заметить, что стоит абсолютно голый, и понял, что одежда уже сгорела. Так вот для чего печь! Осторожно прикрыв дверь, он сел на место пристыженный. Теперь он знал, где находится: это не просто баня, это чистилище. Выход из помещения есть, но не там, где вход, а только через печь. И обслуга — это не просто обслуга, нетрудно догадаться — кто. Теперь понятно, почему все молчат.

Злой отец.

Некий отец учил своего сына жестокости, рассуждая про себя так: если он и причинит кому зло, зато сам в обиде не будет, времена сейчас такие, что иначе не проживешь. И казался сей муж себе отцом заботливым и прозорливым. Однако все его дальние расчеты привели к печальному итогу. Вначале, действительно, его маленький сын обижал других и только смеялся, когда другие плакали, но вот однажды обидели самого, да такие люди, что и отец не мог заступиться. И тогда он начал учить сына изворотливости и коварству, как ударить или отомстить, чтобы на кого другого подумали. Сын освоил и эту науку, но всякий раз получалось, что одерживал верх, пока не нарывался на более сильного или коварного противника, тем временем вырос, и отец уже влиять на него не мог. Однажды сын связался с дурной компанией, воровали и грабили, потом убили кого-то, их поймали и заключили в тюрьму. А когда сын вышел, то принялся за старое еще злее и беспощаднее. Однажды отец не выдержал, попытался образумить сына кнутом, но сам оказался жестоко бит. Отец купил Библию, много читал и понял, что в свое время соблазнил малого, раскаялся и решил, что искупит свою вину, обратив сына к Богу, и все приставал к нему со Святым Писанием, пока тот однажды не вышел из себя. А когда вышел, отец понял, что это не сын вовсе, но было поздно. Бес убил его.

Не путаница.

Жил на свете человек, который от природы знал, что хорошо и что плохо, но в той стране царила путаница, и люди называли черное белым, а белое черным, принимали ложь за истину, а истину ни во что ни ставили, поэтому жили наперекосяк. И вот, этот человек, что отличал добро и зло, начал говорить: разве не видите, вот это надо делать так и так, а вот это наоборот. Над ним смеялись, отвечая, что весьма заблуждается. Он не стал спорить, а устроил свой дом, как оно и должно быть, и был у него свет светом, тьма темнотой, и получилось хорошо, и многие позавидовали, хотели сделать так же, но не смогли, поскольку привыкли жить неправдой. А тут еще люди, которые той страной заправляли и которым путаница была выгодна, начали обвинять честного человека во лжи и государственной измене. Многие понимали, что он прав, но промолчали, всякий за себя боялся. Наконец, человека того объявили преступником и казнили только за то, что называл вещи своими именами. Но не все захотели жить по-старому, успели заметить, что хорошо и что плохо, стали поступать как надо, и других учили, и все больше прозревали истину. Последователей того человека тоже казнили, и смеялись над глупцами, но вот наступил конец света, явились на суд клеветники, которые стали дружно оправдываться, кивая друг на друга, мол, была путаница, они думали, что поступают хорошо, а делали плохо, не ведая, что творят. Все так жили, откуда им было знать? На это Господь сказал:

— Все на земле знают, что белое, что черное, что воровать