Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

и слугами? Своей страной, своим народом? Нет, конечно, откуда он мог знать, чтó произошло тогда на станции Дно… и дальше, в плену у русского генерала Рузского.

Сам отрекся, сам и виноват.

Пройдет всего несколько дней, и Верховный правитель России также отречется от верховной власти. У него, как и у царственного мученика, тоже не окажется выхода.

И генерал Жанен, находившийся в тысяча девятьсот семнадцатом году в Ставке Верховного главнокомандующего государя императора в Могилеве, в тысяча девятьсот двадцатом, уже в Париже, скажет: «Адмирал был передан комиссарам Временного правительства, так же как это было сделано с царем, которого французский посол мне персонально запретил защищать».

…Анна Васильевна находилась при нем, в его вагоне. Ей исполнилось двадцать пять, ему – сорок шесть.

Как-то на прогулке (они выходили иногда прогуливаться вдоль заметенных путей) Анна Васильевна, повернув к нему румяное от мороза лицо, засветившееся радостной улыбкой, спросила:

– А помните, Александр Васильевич, как мы с вами познакомились?

От неожиданного вопроса он остановился и, поглядев в ее счастливые, улыбающиеся глаза посветлевшим взором, четко, по-военному ответил:

– На вечере у Авгурского в Гельсингфорсе двадцать первого декабря четырнадцатого года, в двадцать один час пятнадцать минут.

Она засмеялась:

– Да, но… я увидала вас еще раньше. Хотите узнать когда?

– Сделайте одолжение.

– Как вы знаете, в самом начале войны мой муж получил назначение в штаб адмирала Эссена в Гельсингфорсе. Я провожала его на вокзале в Петербурге. Шел такой же снег, как сейчас. Вдруг мимо нас стремительно прошел невысокий, широкоплечий офицер, и мой муж сказал мне: «Ты знаешь, кто это? Это Колчак-Полярный». Я оглянулась, но увидела только энергичный шаг и стремительно удаляющуюся от нас спину господина Колчака-Полярного. Ну а уж потом, Александр Васильевич, милый, каждый раз, когда я встречала вас в офицерском собрании, или у друзей, или, как однажды, на затемненной от бомбежки улице… для меня это всегда был настоящий праздник…

Он взял ее маленькую руку в перчатке и поднес к губам.

– Какое это было счастливое время, Анна Васильевна… Я вспоминаю Гельсингфорс с чувством, да простит мне Господь, почти религиозного благоговения. Когда я подходил к нему и знал, что увижу вас, он казался мне самым прекрасным городом на свете.

– Да, влюбленность – это всегда счастье. А ведь я влюбилась в вас, дорогой Александр Васильевич, как говорится, с первого взгляда. Но вы – женаты, я – замужем, шла война, вас назначили командующим Черноморским флотом, будущее было таким неопределенным…

– И вы великодушно разрешили мне писать вам…

– Да, ведь мы могли никогда не встретиться больше…

– Анна Васильевна… Вы для меня больше, чем жизнь… Трезво говоря, я не могу исключить того факта, что меня убьют. Но если бы этого не случилось, только бы нам не расставаться.

И она не стала утешать его жалкими словами бессмысленного ободрения, ибо твердо знала, что умрет вместе с ним.

После длительного, многодневного молчания пришла уклончивая телеграмма от Жанена.

«Если адмирал желает, он может быть вывезен союзниками под охраной чехов в одном вагоне. Вывоз конвоя невозможен. Поезд с золотым запасом должен быть задержан».

У адмирала еще оставалось пятьсот самых надежных бойцов – его конвоиров – и шестьдесят офицеров. Оставить на растерзание толпы своих подчиненных и уехать одному – исключено, на это Колчак пойти не мог. А если пробиваться всем отрядом в Монголию? Вечером, собрав свое маленькое войско, Колчак объявил план действий для тех, кто пожелает остаться с ним и разделить общую судьбу.

На следующее утро весь конвой адмирала, за исключением нескольких человек, бежал.

Адмирал умел держать удары. Но на этот раз измена тех, в кого он глубоко верил, его потрясла.

Решено было идти в Монголию с одними офицерами.

Однако:

– Ваше высокопревосходительство, разрешите доложить.

– Пожалуйста.

– Ваше высокопревосходительство, ведь союзники соглашаются вас вывезти?

– Да.

– Так почему бы вам, ваше превосходительство, не уехать в вагоне? А нам без вас гораздо легче будет уйти, за нами одними никто гнаться не станет, да и для вас так будет легче и удобнее.

Поседевший за одну ночь адмирал долго молчал.

Только тот, кто пережил горечь гефсиманского оставления, может понять это молчание. До Александра Васильевича через это оставление прошел государь. И один Бог знает, как трепещет в смертной истоме и обмирает тогда сердце, какая горечь рвет его на части…

– Ваше высокопревосходительство… не подумайте, что мы… не хотим, что мы вас… бросаем. Напротив, мы стараемся исходить из ваших интересов. Но если вы прикажете, мы пойдем с вами.

Адмирал молча сидел, подперев одной рукой лоб, а другой продолжая что-то чертить на листке бумаги. Наконец он поднял на своих бывших соратников измученные бессонницей и страданием глаза и тихо проговорил:

– Я вас больше не задерживаю, господа. Все свободны.

…Они ехали в Иркутск в чешском поезде, в вагоне второго класса (адмирал, Анна Васильевна, адъютант и несколько преданных офицеров), под флагами иностранных представительств: английским, американским, японским, французским и чешским, еще не зная, что Омское правительство уже бежало из Иркутска. Уехал генерал Жанен, уехали союзники, и в городе сформировался эсеровский политический центр, уже объявивший свою волю: передачу адмирала под их контроль и на их суд.

Последнее путешествие адмирала в пятьсот верст длилось около недели, и по мере приближения к Иркутску возбуждение нарастало, а угрозы революционных толп становились все агрессивнее. На каждой станции большевики требовали выдачи адмирала, угрожая взрывом железнодорожного пути и задержкой эвакуировавшихся чехов. Чехи ссылались на решение передать адмирала иркутским властям и клялись, что адмирал не уйдет от народного возмездия, но насельники адмиральского вагона знали, что в Иркутске еще находятся два батальона японцев, и твердо верили, что дальнейшее конвоирование вагона с адмиралом до Владивостока будет возложено на союзных «самураев».

И вот Иркутск. Столица знаменитых и прославленных республиканцев-каторжан: князь Волконский, князь Трубецкой, Муравьев, Анненков, Бестужев, Кюхельбеккер, Пущин… – первые борцы с ненавистной монархией. Вот и исполнилась вековая мечта всех «передовых и мыслящих» – пал дом Романовых, и Царство Небесное не воцарилось на многогрешной русской земле…

Поезд остановился. В окно было видно, как засуетились, забегали по перрону люди с ружьями в разномастной военной форме и в гражданской одежде. Вот целый отряд с красными бантами остановился у тамбура вагона. Подошли гражданские. Вот начальник эшелона почти бегом направился к чешскому генералу Сыровóму, ожидая распоряжений насчет адмирала, а спустя короткое время вернулся растерянный, бледный.

– Дайте пройти… расступитесь, граждане солдаты… не мешайте, дайте пройти… – Расталкивая облепивших тамбур адмиральского вагона солдат, он с трудом поднялся по ступенькам и вошел в вагон.

– Ваше высоко… – выдохнул он с