Догмат о Христе и другие эссе - Эрих Зелигманн Фромм

сменяется средствами благодати, источником которых является Церковь. Отказ от первоначальных строгих этических практик весьма тесно связан с улучшением отношений христиан и государства. «Второй век существования христианской церкви уже демонстрирует по всем фронтам тенденцию к примирению с государством и обществом»[47]. Даже периодические преследования христиан государством никоим образом не повлияли на этот процесс. Хотя тут и там имели место попытки придерживаться прежней суровой этики, враждебной государству и образу жизни среднего класса,

…подавляющее большинство христиан, особенно ведущие епископы, решили иначе. Теперь достаточно было хранить Бога в сердце своем и признаваться в своей вере, если публичное признание перед властями было неизбежно. Было достаточно избегать прямого поклонения идолам – в остальном христианин мог продолжать заниматься любым достойным делом; там ему даже разрешалось вступать в поверхностный контакт с идолопоклонством, но следовало вести себя разумно и осмотрительно, дабы не осквернить себя и не навлечь бесчестие на себя и других. После начала третьего века церковь уже повсеместно придерживалась такой позиции. Таким образом государство приобрело множество смирных, добропорядочных, сознательных граждан, которые не не доставляли ему вовсе никаких сложностей, а поддерживали в обществе мир и порядок. … Церковь, отказавшись от своего строгого, отрицательного отношения к миру, превратилась в поддерживающую и реформирующую государство силу. Если использовать для сравнения современный феномен, можно сказать, что фанатики, которые бежали от мира, ожидая установления небесного государства будущего, стали ревизионистами существующего миропорядка[48].

Эта фундаментальная трансформация христианства из религии угнетенных в религию правителей и народа, которым они манипулируют, из ожидания неизбежного наступления судного дня и новой эпохи в веру в уже свершившееся искупление; из требования чистой, нравственно безупречной жизни в успокоение совести церковными средствами благодати; из враждебности к государству в сердечное с ним согласие – все это тесно связано с ключевой финальной переменой, к описанию которой мы сейчас перейдем. Христианство, бывшее религией братства равных, лишенного иерархии и бюрократии, превратилось в «Церковь» – отраженный образ абсолютной монархии Римской империи.

В первом веке в христианских сообществах даже не существовало четко определенного внешнего руководства – они, таким образом, строились по принципу независимости и свободы отдельного христианина касательно вопросов веры. Второе столетие характеризовалось постепенным развитием церковного объединения с авторитетными лидерами и, соответственно, также формированием систематичного вероучения, которому отдельный христианин должен был следовать. Изначально прощать грехи мог лишь один Бог, но не Церковь. Позже: Extra ecclesiam nulla salus (лат. «Вне церкви нет спасения». – Прим. перев.); лишь Церковь способна защитить от потери благодати. Как организация Церковь стала святой через свое предназначение – быть нравственным институтом, который учит людей спасению. Эту функцию могли выполнять только священнослужители, и в особенности епископат, «который в своем единстве гарантирует легитимность церкви и получил разрешение на отпущение грехов»[49]. Трансформация свободного братства равных в иерархическую организацию явно свидетельствует о произошедшей психической перемене[50]. Как первые христиане были полны ненависти и презрения к образованным богачам и правителям – если короче, то ко всем сильным мира сего, – так христиане, начиная с третьего столетия и далее, были полны почтения, любви и верности к своим новым духовным властям.

Как христианство за первые три столетия своего существования трансформировалось во всех отношениях и превратилось в новую религию, отличную от первоначальной, так изменилась и концепция Иисуса. В раннем христианстве преобладала адопционистская доктрина, или вера в то, что Иисус был человеком и возвысился до бога. По мере развития Церкви концепция природы Иисуса все больше и больше склонялась к духовному толкованию: не человек возвысился до бога, а бог снизошел до превращения в человека. На этой основе была построена новая концепция Христа, которая обрела свою финальную форму в доктрине Афанасия, принятой на Никейском соборе: Иисус – Сын Божий, рожденный от Отца до начала времен и единосущный с Отцом. Арианская теория, что Иисус и Бог-Отец имеют подобную, но не идентичную природу, отвергается в пользу противоречивого тезиса о том, что две природы, Отца и его Сына, суть лишь одна природа; это постулат о двойственности, которая в то же время представляет собой единство. Каково же значение этой перемены в концепции Христа и его отношений с Богом-Отцом и как связана трансформация догмата с трансформацией всей религии?

Раннее христианство было враждебно власти и государству. Оно удовлетворяло в воображении революционные желания угнетенных низших классов, полных враждебности к «отцу». Христианство, которое возвысилось до официальной религии Римской империи тремя сотнями лет позже, имело абсолютно иную социальную функцию. Его предназначением было одновременно стать религией предводителей и ведомых; правителей и управляемых. Христианству удалось выполнить задачу, с которой из рук вон плохо справлялись культы императора и Митры, а именно – интегрировать народные массы в абсолютистскую систему Римской империи. Революционные настроения, превалировавшие до самого конца первого столетия, стихли. В экономике произошел спад; надвигалась эпоха Средневековья. Экономическая ситуация спровоцировала формирование системы общественных связей и зависимостей, которая в политическом смысле достигла пика в римско-византийском абсолютизме. Новое христианство оказалось под предводительством правящего класса. Новый догмат об Иисусе был создан и сформулирован этой правящей группой и ее интеллектуальными представителями, а не народом. Решающим элементом стал переход от идеи человека, ставшего Богом, к идее Бога, ставшего человеком.

Поскольку новая концепция Сына, который оказался вторым подле Бога и однако единым с ним, превратила напряженные отношения между Богом и его Сыном в гармонию и отказалась от представления о том, что человек может стать Богом, она вычеркнула из формулы революционный компонент старой доктрины, а именно враждебность к отцу. Эдипова преступления, содержавшегося в старой формуле – свержения отца сыном, – в этом новом христианстве не существовало. Отец остался неприкосновенен в своем положении. Однако теперь рядом с ним был не человек, а его единственный родной Сын, существовавший еще до сотворения мира. Иисус сам стал Богом, не свергая Бога с трона, поскольку всегда был его частью.

Пока что мы разобрали лишь отрицательную сторону вопроса: то, почему Иисус больше не мог быть человеком, который вознесся до статуса бога, человеком, сидящим по правую руку от отца. Нужду в одобрении отца, в пассивном подчинении ему мог бы утолить главный соперник христианства, культ императора. Почему же именно христианству, а не культу императора, удалось стать официальной государственной религией Римской империи? Потому что один из аспектов христианства делал его более удобным для социальной функции, которую ему предстояло исполнять. То была вера в распятого Сына Божия. Страдающим и угнетенным массам проще было ассоциировать себя с ним. Вот только в фантазийном удовлетворении произошла перемена. Массы теперь отождествляли себя с распятым человеком не для того, чтобы в воображении свергнуть отца с трона, а для того, чтобы ощутить на себе его любовь и милость. Идея человека, ставшего богом, была символом агрессивных, активных, враждебных отцу тенденций. Идея Бога, ставшего человеком, превратилась в символ нежной, пассивной связи с отцом. Массы нашли удовлетворение в том, что их представителя, распятого Иисуса, повысили рангом и он сам превратился в предвечного Бога. Люди больше не ожидали, что вот-вот наступит какая-то серьезная историческая перемена; теперь они верили, что избавление уже свершилось – то, на что они надеялись, уже произошло. Они отвергли фантазию, в которой отражалась враждебность к отцу, и сменили ее на другую, примирительную фантазию о сыне, который оказался подле отца в согласии с волей последнего.

Теологическая перемена является выражением социологической перемены, то есть перемены в социальной функции христианства. Это была уже