Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

– Вся суть так называемой программы нового коалиционного правительства – наступление, наступление и еще раз наступление! Премьер-министр Львов с пеной у рта возмущенно громит установившееся на фронте перемирие. Ему, видите ли, не нравится братание солдат четвертый год истребляющих друг друга армий!

Возмущение усилилось, раздались привычные крики: «Долой!» И тут же: «Тихо! Не мешай слухать!» Оратор поднял руку, успокаивая толпу, и продолжил речь:

– А давайте спросим господина премьер-министра: что же дурного в том, что бойня приостановилась? Что дурного в том, что солдаты получили хоть небольшую передышку?.. А то и дурно для премьер-министра-капиталиста, что десятки и сотни тысяч солдат сберегли себя для мирной жизни в свободной России! Господину премьер-министру невдомек, что солдат устал четвертый год кормить вшей в окопе! Что солдату мир необходим как воздух и даже больше! Что солдат больше не желает служить интересам мировой капиталистической шайки кровопийцев!

Речь оратора бальзамом заливала солдатские сердца. Сладкие слова о мире наполняли их души страстной надеждой, и яростный гнев готов был обрушиться на каждого, кто отдалял этот вожделенный мир, обрекая солдат на пороге новой свободной жизни на бессмысленную гибель.

– Мы, большевики, задаем вам, товарищи, вопрос: доколе?! Доколе мы будем терпеть этот кровавый произвол? Доколе нас будут держать за безмозглую скотину, послушно бредущую на кровавую бойню? Партия большевиков во главе с товарищем Лениным – единственная партия, которая требует немедленного прекращения войны, возвращения солдат домой и раздела помещичьей земли. Теперь только от вашей воли будет зависеть дальнейшая ваша судьба: станете ли вы пушечным мясом для ублажения мировой буржуазии или – свободными гражданами, тружениками свободной России!

– Предлагаю откликнуться на призыв товарища Ленина! – выкрикнул кто-то снизу.

– Бросаем фронт и все идем в Россию колоть буржуазию, которая хочет воевать до последнего русского солдата!

Тут на помост выскочил маленький солдатик и возопил тонким голосом:

– Братцы! Товарищи! Как был у нас кровавый Николка, а теперь – кровавое правительство! Как вы сами знаете, Николка был кровавый. Он поехал по негодной дороге, и сделалось крушение. Вот и вы, Временное правительство, не идите по той дороге, по которой ехал предатель-Николка, не то и с вами может то случиться. Вот вы думаете, народ темный, мы его обманем и снова загоним в окопы. Хотя народ и темный и его считают за навоз, потому что ему штыком затыкали рот и не давали ничего говорить, кроме как «так точно», «никак нет», а только теперь, когда у нас свобода слова и свобода собраний, народ вполне разбирается, кто готовит петлю труженику! Мы требуем мира! Немедленного замирения с германцем и роспуска по домам! Довольно пить нашу кровь! Бросай оружие, товарищи! По домам!!

Толпа одобрительно загудела.

– Нет, товарищ, рано бросать оружие! – раздался с места уверенный голос. На помост поднялся пожилой солдат-большевик. – Оружие еще нам очень пригодится, товарищи! Не бросать, а повернуть его на тех, кто не желает мира! На контрреволюционное правительство, на помещиков и капиталистов, столетия сосущих нашу кровь! На тех царских генералов, кто послушно исполняет волю империалистов и буржуазии!

Тут невольно заоборачивались в сторону офицерской кучки. Из этой кучки отделился один офицер, капитан Кáтушкин, и ровным, неспешным шагом направился к помосту. Его проводили угрюмыми, недоверчивыми взглядами.

– Граждане солдаты! – начал он спокойно. – Если мы не разобьем немца сейчас, мы потеряем не одну Польшу и Галицию, мы потеряем Украину, Кубань, Прибалтику, Бессарабию и много чего еще…

– Пусть Украина сама воюет, коли не хочет под немцем жить! А мы заволжские, до нас немец не дойдет!

– Не хотим еще одну зиму в окопах сидеть! Отцы-дети от голода мрут. Не дадите мира – сами уйдем с фронта!

– Пусть Керенский с «временными» туточки годик посидит! А мы в Зимнем позаседаем! Как цари!..

– Га-а-а!.. Правильно!

– Так скоро и будет, товарищи!

– Граждане солдаты! – возвысил голос Кáтушкин, пытаясь перекричать шум. – Не верьте тем, кто заставляет вас требовать немедленного мира и бежать с фронта! Мир не наступит, прежде чем мы разобьем немца!..

– У-у! – взревела толпа. – Царский прихвостень! Мало нашей крови попил! Бей его, ребята! – Близстоявшие к трибуне уже лезли на помост спихнуть неудачливого оратора.

– Если мы уйдем с фронта, немцы захватят Петроград, Москву! – Его уже дергали за сапоги, пытаясь стащить за ноги, а он продолжал сиплым голосом выкрикивать: – Что скажут нам наши героические предки? Или мы теперь все поголовно стали трусами и шкурниками?!. Мы опозорили русскую армию!..

В оцепенении смотрели офицеры, как капитану Кáтушкину зажали рот и, разбивая лицо в кровь, стащили его с трибуны…

Внизу, у помоста, творилось что-то страшное. В мертвой тишине только раздавались хруст, сопение и какое-то покрякивание.

Молоденький поручик Васильев, две недели как прибывший из военного училища с пополнением, большинство из которого разбежалось по дороге, так и не доехав до фронта, остановившимся взглядом смотрел в ту сторону, откуда раздавались леденящие звуки солдатского самосуда. Вдруг лицо его дернулось, он сделал несколько шагов к лесу; раздался выстрел. Невольно все обернулись. Поручик лежал с простреленной головой, лицом вверх. В его светло-серых глазах отражалось безоблачное голубое небо, а мальчишеский рот был изумленно полуоткрыт.

У помоста лежал другой труп – растерзанного капитана Кáтушкина.

Митинг был смят. Солдаты медленно, не глядя на трупы, стали расходиться по окопам. Правда, вечером митингующие вновь собрались на том же месте и постановили ни за что не наступать, патроны все расстрелять в воздух, а ящики с патронами побросать в реку.

Тем же вечером офицерское собрание полка постановило: в случае отказа пехоты воевать идти в наступление одним офицерским составом с теми из нижних чинов, которые пожелают присоединиться добровольно. Таких оказалось немного. В числе добровольцев был и Петренко.

– Что же это ты против своих убеждений идешь? – спросил Павел, не глядя на солдата.

Петренко хмуро молчал.

– Смотри, как бы тебя предателем не сочли. Сам видишь, расправа теперь короткая.

– Грех на мне… – вдруг вырвалось у него из груди и что-то внутри булькнуло, – ваше благородие, – прибавил он по-старорежимному. – Замолить не замолю, так хоть смерть приму по-человечески…

– В чем дело, Петренко? – нахмурился Павел. – Что за грех? Впрочем, я не батюшка… – Он махнул рукой и отвернулся.

– А то и грех, что капитана Кáтушкина… я первым… тронул… а потом уж… все… они… – Судорога исказила его лицо, и, всхлипнув, он быстро пошел прочь.

Через два дня Одиннадцатая армия перешла в наступление. Несмотря на подавляющее превосходство в силах, атака на левом фланге трех немецких рот обратила в паническое бегство две стрелковые дивизии русских. Противника сдерживала только кавалерия