Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2 - Монах Симеон Афонский

Мы снова остались вдвоем. Временами я уходил во двор молиться, а когда валил снег, постепенно перешедший в теплые весенние дожди, сидел на койке и пытался молиться, делая вид, что читаю книгу. За окном потеплело, снег почти стаял, поляны покрылись первоцветом, примулами и подснежниками, по скалам зацвел розоватыми облаками миндаль. Только теперь, когда туман, все время закрывавший горы, рассеялся, можно было осмотреться. Повсюду в разрывах туч возвышались белые громады скалистых гор. Пониже станции, оттуда, где сливались две реки, доносился все более усиливающийся гул. В низовьях ущелья зубчатой вершиной пронзал облака красивый пик, первым встречающий восход солнца. На севере вертикальный каменный обрыв в полкилометра своей высотой загораживал горизонт и по этой грандиозной стене стада горных серн спокойно и грациозно, находя невидимую снизу опору, спускались к реке и тем же путем поднимались вверх, поражая взор своей изощренной ловкостью и грацией.

Теперь начальник станции разрешил мне отправиться в город и проведать родителей. Дорога уже очистилась от снега, и попутная машина привезла меня в Душанбе. Город был уже весь в цвету и горожане ходили почти по-летнему, в легких одеждах. Среди них я, в тяжелых резиновых сапогах и в огромной штормовке, чувствовал себя пришельцем из другого мира. У родителей все оставалось по-прежнему. Тихо и мирно они жили у себя и присматривали за моим домом. Меня ожидало письмо от москвичей – одной дружной семейной пары. Они писали, что от своих знакомых узнали, что я работал в экспедиции Института физики Земли и хотели бы со мной встретиться, чтобы посоветоваться по поводу работы.

Я недоумевал, зачем мог понадобиться этим людям, но не хотелось им отказывать, и мы встретились в городе. Муж оказался бывшим журналистом-международником, сотрудником газеты «Правда». Когда началось преследование Солженицына, он написал открытое письмо главному редактору газеты в защиту гонимого писателя, и сразу же был уволен, без права работать в газетах и журналах. Им долго пришлось проходить все советские мытарства, от которых они устали и нравственно и физически, и спрашивали, не согласен ли я вместе с ними поехать на какую-нибудь станцию от московской экспедиции. Эти люди сразу расположили меня к себе: добрые, умные, эрудированные и открытые, к тому же верующие, они мне очень понравились.

Мы договорились, что попытаемся устроиться на одну из горных станций, так как мне примерно известны все их достоинства и недостатки. Они на следующий же день улетели в Гарм, но отдел кадров, предупрежденный из Москвы не брать этих людей на работу, отказал им. Приуныв, москвичи вернулись в Душанбе в полной растерянности. Пришлось мне снова идти в Таджикский институт сейсмологии и просить руководителя отдела взять нас на работу втроем. Журналиста с женой пригласили на собеседование, и первая договоренность была достигнута. Нам пообещали все тот же Богизогон, на который пока не находилось желающих работать так далеко в горах. Мои друзья улетели в Москву, чтобы заказать контейнер и перевезти личные вещи в Душанбе, а затем, если получится, и на станцию. Заодно я уволился из метеослужбы и занялся домашними хлопотами.

У нас дома вновь начались перемены: соседи у родителей оказались безпокойными и сварливыми. Мама начала искать другое жилье. Ей удалось отыскать хороший дом на тихой зеленой улице, где жили отставные военные. Мы вместе отправились осматривать продающееся жилище: в доме были высокие светлые комнаты с большими окнами, стеклянная веранда, отличный сад и виноград, вьющийся по длинному навесу. Помимо этого во дворе находился еще трехкомнатный домик с летней кухней. Все торговые переговоры прошли удивительно быстро, за исключением одного момента. В нотариальной конторе с отца потребовали большую взятку. При мне он встал со стула и в гневе сказал: «Если бы у меня сейчас был автомат, то всех бы вас положил на месте!» И вышел, оставив ошарашенными пройдох-адвокатов. На этом дело не закончилось. Отец поехал на прием к министру, его жалобу, как пенсионера, быстро рассмотрели и вороватые адвокаты были немедленно уволены.

Переезд в новый уютный дом занял немного времени и на долгие годы он стал нашим земным раем, в котором ворковали горлинки, во все горло заливались скворцы и, казалось, в этом доме улыбаются даже стены. То время было для меня временем чистой и беззаботной молодости и, возможно, поэтому все казалось краше и роднее. Пришедшее за нами поколение нашло другой, изуродованный политикой, войнами и технологиями мир и, конечно, им он тоже представляется самым лучшим на свете. Отец, бывало, говорил мне:

– Ты называешь природой то, что давно уже погибло. Вот я еще успел увидеть чистую природу! Можешь себе представить, на какой прекрасной земле жили наши деды и прадеды?

Видя, что я не спорю, он продолжал:

– А какая теперь еда? При мне на Дону воз таранки стоил пятьдесят копеек! А что мы едим сейчас и за что платим? За кормежку, которую раньше свиньям стыдились давать!

Он умолкал, погрузившись в воспоминания. А мне оставалось любить то, что выпало на мою долю: высокие таджикские горы, тихий опрятный город, и уютный милый дом, спрятанный в зелени виноградника и яблоневого сада.

Как-то, отдыхая во дворе под сенью густых виноградных лоз, перекрывавших прохладной тенью все пространство возле дома, я заиграл на флейте, надеясь потешить ею родителей. Мама с испугом выглянула в раскрытое окно:

– Умоляю тебя, перестань! – страшным шепотом прошептала она.

– Почему, мама?