Мера бытия - Ирина Анатольевна Богданова

Но здание уцелело, остались живы журналисты. Несмотря на все тяготы блокады, каждый очередной номер газеты обязательно выходил. Исключение составило лишь 25 января 1942 г., когда полностью подготовленный номер не мог быть отпечатан из-за того, что осаждённый город остался без электричества.

В блокадные дни часть тиража «Правды» печаталась в осаждённом Ленинграде. Матрицы с Большой земли доставлялись сюда самолётом. Летчики рисковали жизнью, но не оставляли ленинградцев без свежего номера московской газеты. Практически в каждом номере «Правды» был материал, рассказывавший о положении в Ленинграде, о героизме и мужестве его защитников[24].

* * *

Голова с размаху стукнулась обо что-то твёрдое, и Катя открыла глаза.

Над собой она видела серое небо, сбоку кучи снега, а впереди две спины в тёмных пальто. Всё это плыло, качалось и вертелось, как на карусели в Центральном парке культуры и отдыха, где она однажды была с мамой.

Дёрнувшись всем телом, Катя поняла, что её куда-то волочат за ноги, но не могла сообразить зачем, и от этого стало жутко. Чтобы вырваться, она изогнулась дугой, но ноги были зажаты крепко, и Катя снова ударилась о землю затылком в ушанке. Туго завязанная под подбородком, ушанка не слетала, но сползла набок, прикрывая обзор с левой стороны. Как ни стучала боль в висках, Катя мыслила ясно. Наверное, её приняли за убитую и хотят отнести в покойницкую.

Собрав силы, она облизала пересохшие губы и с хрипом выкрикнула:

— Пустите меня, я живая!

Ненадолго хватка ослабла, и сверху вниз глянули совершенно безумные глаза, яростно сиявшие на отёкшем женском лице. Женщина в тёмной мужской шапке смотрела на неё всего один миг, но взгляд её выражал знакомое всем блокадникам лихорадочное нетерпение, с которым голодные смотрят на хлеб. Казалось, она могла бы прямо сейчас откусить от Кати кусок тела, с наслаждением впиваясь зубами в тёплую кожу.

Догадка, что она попала к людоедам, заставила Катю окончательно очнуться. Что делать? Кругом ни души: тёмные развалины дома, занесённые снегом тропки, и два человека, которые тащат её в страшную неизвестность.

Раскинутые по сторонам руки искали точку опоры, но тонули в колком снегу, набивавшемся в рукава до самых локтей.

— Отпустите! Немедленно отпустите!

Катя пыталась извиваться и выворачиваться, отбиваясь от людоедов с яростным отчаянием, но безуспешно. Женщина ещё раз оглянулась, нервно дёрнув крепко сжатыми губами. Катя почувствовала, как её захлёстывает паника от собственного бессилия. Сейчас они затащат её в тёмный угол, саданут топором по голове, и дело с концом. А потом будут ходить по рынку с бидоном серого варева и громким шепотом предлагать:

— Холодец. Кому холодец?

Катя сама несколько раз сдавала таких продавцов в милицию, испытывая к ним брезгливую ненависть.

Сама не понимая, зачем и почему, она вдруг закричала:

— Хлеб! — и тут же почувствовала, что движение прекратилось. — Хлеб! У меня есть хлеб! — повторила Катя уже осознанно.

Теперь к ней повернулся другой человек — мужчина. Его пустые глаза невидяще смотрели сквозь неё, и только рот разевался в безмолвном крике, как в немом кино. Судорожно дёрнувшись, его руки разжались и потянулись к Кате.

— Хлеба, хлеба, хлеба.

Выдернув ногу, Катя вскочила, обжигаясь о снег ступнями в одних чулках. У неё в кармане лежали два куска хлеба, припасённые для Егора Андреевича.

Она вытащила ломти из кармана и резким движением отбросила их в дальний угол, зажмурившись от тяжести своего невозможного поступка. Даже сейчас, в смертельной опасности, бросить хлеб казалось кощунством. Успев увидеть, как двое коршунами кинулись за добычей, она побежала к дороге по следу, промятому её спиной. Снежная борозда вилась вокруг руин дома, то здесь, то там торчащих изуродованными обгоревшими обломками.

Без валенок ноги вязли в снегу, проваливаясь по колено, но в проломе уже виднелся просвет улицы с медленно бредущими людьми. Они показались Кате ангелами, парящими над вечностью.

Сбавив шаг, она оглянулась в зияющую пустоту двора. Наверное, те двое сейчас едят её хлеб. Надо найти милиционера, пусть разберётся.

Немея от холода, она вышла на улицу и пошла между сугробов, которые вдруг стали красного цвета. Перед глазами плавали разноцветные мушки. Где-то здесь, за поворотом, должен быть патруль МПВО или милиционер.

Очень хотелось найти точку опоры. Когда рядом с ней затормозила полуторка, Катя едва держалась.

— Сергей!

Но это был не Сергей. Из кабины свесился чубатый парень с широкой белозубой улыбкой и спросил:

— Товарищ боец, подвести?

Катя переступила с ноги на ногу. Увидев, что она босиком, парень посерьёзнел:

— Э, да ты без валенок. Садись скорее! Случилось что?

— Снаряд рванул, а потом не помню, — непослушным языком сказала Катя, когда он помог ей взобраться на сиденье.

— Тебе далеко?

— Мне вон туда — вдоль по каналу, а потом свернуть в переулок.

— Сделаем! — Парень озабоченно заглянул ей в лицо. — Ты не ранена, товарищ боец? Может, сразу в госпиталь отвезти?

— Нет, давай в казарму, там разберусь.

— Ну, тебе виднее. — Он направил машину в проулок. — Но вообще-то ты правильно решила. У нас в автобате если кого из шофёров зацепит, то тоже в госпиталь не идут. Сама знаешь, некогда по койкам бока отлёживать. Если на каждую царапину внимание обращать, то баранку крутить будет некому. У нас работа боевая! Ты не смотри, что не на фронте — на Ладоге бывает почище, чем на передовой, особенно когда бомбят на бреющем, а кругом одни полыньи. Ещё опасно — трещина-выколотка. Машина туда въезжает на полном ходу, а сверху её льдиной накрывает, как крышкой гроба. Раз — и шофёр пошёл на корм рыбам. Я сам вчера в такую переделку чуть не попал, едва затормозить успел.

Голос парня доносился до Кати с неприятной резкостью, отдающейся болью в голове.

Чтобы приглушить звук, она прикрыла ухо ладонью, а потом сказала:

— Я знаю, как у вас трудно. У меня есть знакомый шофёр с Ладоги — Медянов.

— Медянов? — Парень неопределённо пожал плечом. — Не припомню такого. У нас ведь народу больше тысячи. Хотя постой. Серёга?

— Да, Сергей.

— Тогда знаю! Это Манюнин жених. Есть у нас одна такая лапочка со склада. Эх, и бедовая деваха, я тебе доложу! Глазки как сливки. На неё у нас многие ребята заглядываются, но она только к Серёге благоволит.

Катя поморщилась, и парень забеспокоился:

— Что, больно?

— Ничего, пройдёт, — изобразив спокойствие, сказала Катя. — Высади меня у того детского садика. Приехали.

Остановив машину около казармы, он заглянул Кате в лицо:

— Э, да ты, девушка, совсем белой стала. Пойдём-ка я тебя до двери провожу, а то упадёшь.

Катя