Святитель Григорий Богослов. Сборник статей - Григорий Богослов , святитель (Назианзин)

пятна или порока. На начальника смотрят как на образец для подражания, как на руководителя подчиненных. Потому порок его скоро перестает быть его личным недостатком, а распространяется и среди его подначальных, и чем больше число сих последних, тем худшее зло происходит. «И не так удобно ткань принимает в себя невыводимую краску и близкие вещи занимают одна от другой зловоние или благовоние, не так быстро разливается в воздухе и из воздуха сообщается животным какое-нибудь вредное испарение, производящее заразу и называемое заразой, как подчиненные в скорейшем обыкновенно времени принимают в себя пороки начальника, и даже пороки гораздо легче, нежели противное пороку – добродетель. В сем порок и берет особенно верх над добродетелью. И я всего более скорблю при мысли, – рассуждает св. Григорий, – что порок есть дело, удобно возбуждающее к соревнованию и без труда исполняемое, что всего легче сделаться порочным, хотя бы никто нас в том не руководствовал; напротив того, стяжание добродетели есть дело редкое и трудное, хотя бы и многое к ней влекло и побуждало… Добродетель неудобоприемлема для человеческой природы, как и огонь для влажного вещества; но большая часть людей готовы и способны принимать в себя худое подобно тростнику, который по сухости своей легко воспламеняется и сгорает при ветре от искры. Ибо всякий скорее принимает в себя в большей мере малый порок, нежели высокую добродетель в малой мере. Так небольшое количество полыни тотчас сообщает горечь свою меду, а мед и в двойной мере не сообщает полыни своей сладости. Выдерни малый камень – он повлечет за собой всю реку на открытое место; удержать же и преградить ее едва возможет самая твердая плотина»[604].

Итак, принимающему на себя звание христианского пастыря (равно как и всякое другое начальствование) следует прежде всего бояться того, чтобы не оказаться «худым живописцем чудной добродетели», особенно же «негодным подлинником» (образцом) для других живописцев – подчиненных и пасомых (которых по числу может быть много, а некоторые из них могут быть людьми очень достойными, лучше самих начальников), или чтобы не оказаться в положении человека, который берется лечить других, тогда как сам покрыт заразными струпьями. Но пастырство имеет своей задачей не только отклонять других от пороков, но и учить добродетели. Поэтому желающему вступить на путь общественного служения в звании пастыря недостаточно быть беспорочным, но, с положительной стороны, нужно быть добродетельным человеком. Ему следует непрерывно усовершаться в духовном отношении и при этом считать не столько приобретением то, что достигнуто, сколько потерей то, что не приобретено. Мерой здесь должна быть для него бесконечная широта заповеди о совершенстве (ср. Мф. 5:48), а не пример ближних. В частном человеке нужно считать пороком то, что сделано им худого, влечет за собой наказание и преследуется законом, а в начальнике и предстоятеле даже то, что он не стремится к возможному совершенству и не преуспевает постоянно в добре, «потому что ему надобно превосходством своей добродетели привлекать народ к порядку и не силой обуздывать, но доводить до порядка убеждением. Ибо все, что делается не добровольно, кроме того что оно насильственно и непохвально, еще и непрочно. Вынужденное, подобно растению, насильно согнутому руками, как скоро бывает оставлено на воле, обыкновенно возвращается в прежнее свое положение. Напротив того, что делается по свободному произволению, то, как скрепляемое узами сердечного расположения, и весьма законно, и вместе надежно. Посему закон наш и Сам Законоположник особенно повелевает пасти стадо не нуждой, но волей (ср. 1 Пет. 5:2)»[605].

Чтобы быть хорошим пастырем, нужны, кроме того, обширное знание и духовная опытность. «Ибо править человеком, самым хитрым и изменчивым животным, по моему мнению, действительно есть искусство из искусств и наука из наук»[606]. Эту мысль св. Григорий подробно раскрывает далее сравнением врачевания душ, составляющего предмет пастырского попечения, с врачеванием тела; указывает, насколько первое труднее и важнее второго и по свойству врачуемого, и по силе требуемого знания, и по цели врачевания, и по чрезвычайному разнообразию средств врачевания – соответственно разнообразию наклонностей и стремлений врачуемых. «…Сколько бы кто ни употреблял тщания и ума, невозможно всего изобразить словом и обнять мыслью в такой подробности, чтобы вкратце был виден весь ход врачевания…»[607]

Нелегка также и «многого ума требует» обязанность пастыря учить своих пасомых догматам веры и правилам благочестия. Особенно же трудно преподавать слово христианской истины людям, которые или по невежеству, или по легкомыслию и упорству искажают правое учение. «Легче вновь напечатлевать истину в душе, которая подобна еще не исписанному воску, нежели по старым письменам, то есть после принятых худых правил и догматов, начертывать слово благочестия, в каком случае оно сливается и смешивается с первыми… Лучше писать на душе, которую не избороздило еще негодное учение и на которой не врезались глубоко начертания порока. Иначе благочестивому краснописцу два будут дела – изгладить прежние изображения и на место их написать лучшие, достойные сохранения»[608].

Церковь, как живое общество верующих, имеет, подобно организму, многое множество членов – верующих, разнящихся между собой по разуму, настроению и наклонностям. Потому и пастырю Церкви нужно быть многосведущим, многоопытным, чтобы уметь с пользой беседовать со всяким верующим и преподавать каждому потребное наставление – применительно к его духовным нуждам. Младенцы по вере нуждаются в простых и первоначальных уроках, зрелые же и возросшие требуют знания совершенного, мудрости высшей. Кто же имеет достаточное к тому знание и опытность? «…Знаем, – пишет св. Григорий, – что лучше другим искуснейшим вручить бразды правления над собой, нежели быть несведущими правителями других, что лучше приклонять благопокорное ухо, нежели двигать ненаученный язык. Посоветовавшись о сем с самим собой (может быть, и не худым советником, а если и не так, то, по крайней мере, доброжелательным), я рассудил, что не знающему ни того, что должно говорить, ни того, что должно делать, лучше учиться, нежели, не зная, учить. Ибо счастлив тот, до кого хотя в глубокой старости достигнет старческое слово, которое может принести пользу душе, еще юной по благочестию. А посему брать на себя труд учить других, пока сам еще не научился достаточно, и, по пословице, на большем глиняном сосуде учиться делать горшки, то есть над душами других упражняться в благочестии, по моему мнению, свойственно только людям крайне неразумным и дерзким – неблагоразумным, если они не чувствуют своего невежества, дерзким, если, сознавая оное, отваживаются надело»[609].

Христианская мудрость есть ведение о божественном и человеческом, есть совершеннейшая наука и несравненно выше всяких человеческих