Конкордия Антарова - Две жизни

Ознакомительный фрагмент

Я хотел спросить себя, рад или не рад я, что вернулся на землю из мира моих гр„з. Но вошедший Генри прин„с мне завтрак, сказал, что вс„ приготовлено руками самого И., а Ананда предписал непременно съесть вс„, что подано.

Я поморщился, так как на большом подносе стояло много чего-то, а есть совсем не хотелось. Генри помог мне сесть и поставил поднос на низкую бамбуковую скамеечку прямо на постель. Я начал с шоколада и поначалу тянул его неохотно, как вдруг увидел на тарелочке «Багдад». Недолго думая, я отправил его в рот, и потом так захотел есть, что без разбора уничтожил вс„, что было подано, и даже заявил, что хорошо, да мало. Генри с ужасом смотрел на меня.

– Л„вушка, а ведь я проиграл большое пари доктору И. Я спорил, что вы не осилите и половины этой огромной чашки шоколада, уж не говоря о каше и каких-то подозрительных блюдах, в которых И. упражнял свой поварской талант. А вы меня ещ„ раз посадили на мель.

Голос Генри был печален, и выглядел он вконец расстроенным.

– Я очень сожалею, если чем-то огорчил вас. Генри; но, право, я желал бы только выразить вам большую благодарность за ваш уход и помощь, – сказал я ему.

– Нет, Л„вушка, не вы меня огорчили, а я сам – как-то незаметно для самого себя – запутался в отвратительной сети интриг. И только сегодня слова Ананды точно пробудили меня от сна.

Отчего я вдруг, пять дней назад, взбунтовался и не дал вам его лекарства? Сейчас я ответить не могу. А ту ночь у меня в душе подняло – как мне теперь кажется, без всяких причин и оснований – такой протест! Я осуждал и критиковал Ананду, поступавшего вопреки всем правилам медицины. Я стал считать насилием требование беспрекословно повиноваться в таком деле, где я тоже кое-что понимаю и имею даже степень доктора медицины. Да ещ„ опубликованную научную работу, как раз по мозговым болезням вашего типа.

И вот теперь мне стало очевидно, что я ничего не знаю, что не болезнь как таковую лечил Ананда, а видел и знал весь ваш организм. Тогда как всецело был занят книжным описанием болезни, а не вами.

Когда И. готовил вам завтрак, бунт во мне стал нарастать. Я еле удерживался от грубости и детского желания побежать к Ананде и потребовать культурного отношения к больному. А И. поглядел на меня и, спокойно улыбнувшись, сказал: «Хотите пари, что Л„вушка вс„ съест и скажет, что мало? Но прощу вас ничего, решительно ничего ему не давать до самого обеда, к которому я вернусь. Я буду сам обедать Л„вушкой в его комнате. И лекарств никаких, и визитов никаких».

И так он ещ„ раз посмотрел на меня, что я до сих пор не могу в себя прийти. Не то что это был приказ или осуждение. Их бы я вынес легко. Но во взгляде его читалось такое сострадание, такое сочувствие. Я понял, что он догадывается обо всех моих мыслях, в которых я даже себе не хотел бы признаться.

Генри замолчал, опустил голову на руки и через минуту продолжал:

– И это ещ„ не все. Ещ„ утром Ананда мне сказал, что сегодня BI придете в себя и будете в силах говорить и кушать, но никого и посторонних пускать к вам нельзя. А я обещал Жанне, которая каждый день приходит справляться о вас, что пущу е„ к вам потихоньку.

– Как могли вы так гадко поступить? – закричал я столь громко, что в соседней комнате раздались поспешные шаги, и сам И. быстро вош„л к нам.

– Что с тобой, Левушка? – беря мои руки, сказал он. – Отчего до си:

пор стоит возле больного поднос? Чтобы привлекать мух? – тихо, в строго звучал голос И. – Или я совсем не могу положиться на вас ни ч„м? Вы, Генри, не желаете повиноваться ни одному из распоряжений Ананды. Зачем вы держите письмо от Жанны в кармане?

– Посмотрите, что вы наделали, – указывая на меня, сказал И, А я задыхался, мне было тошно, я знал, что сейчас будет обморок.

– Извольте идти отсюда, – сказал и Генри, и это было последнее, что я слышал. Мне казалось, что я проваливаюсь куда-то в пропасть, я слышал ещ„ сильный волевой крик И., звавшего Ананду, и видел, как тот быстро вбежал в мою комнату. Но не уверен, что это не было моим бредом.

Когда я очнулся, была уже, очевидно, ночь, а может быть, просто были опущены Шторы. В полумраке я различил грузную фигуру сидевшего подле меня отца Ибрагима.

Я шевельнулся и попросил пить. Он вызвал И., и тот, радостно мне улыбаясь, сам дал мне питье, поблагодарил турка за ночное дежурство, а меня за то, что я так быстро победил свой глубокий обморок.

Я, к своему удивлению, теперь вс„ решительно помнил. Я не чувствовал больше слабости, зато во мне проснулся такой волчий аппетит, что я стал просить есть, а также пропустить свет в комнату, как можно больше света.

Турок разв„л руками, смеясь, раздвинул шторы, так что я даже зажмурился от нахлынувшего света, и прибавил, что капитан-то был прав, считая меня каверзным мальчишкой.

– Я чуть ли не оплакивал его всю ночь. Напросился в братья милосердия, гордясь тем, что выхаживай умирающего, а он взял да и отнял у меня все привилегии. Прикажете кормить этого волка? – спросил он.

– Я схожу к Ананде и спрошу, чем кормить его волчью светлость, – рассмеялся И. – А вы, может быть, не откажетесь помочь ему умыться. Чур, не вставать, – прибавил он, грозя мне пальцем. – Пока я не вернусь с Анандой, считай себя безнад„жно больным и принимай заботы Джел-Мабеда со свойственной больным грацией.

Он быстро вышел, а я принялся за свой туалет, поразив худобой не только турка, но и самого себя. Я и не представлял, что можно так высохнуть за две недели. Турок покачивал годовой, бормоча:

~ – Вот и корми этого аскета. Неужели можно жить одной кожей и костями?

Я требовал зеркало, уверяя, что иначе не могу расчесать отросшие кудри, но Джел-Мабед его мне не давал, уверяя, в свою очередь, что зеркало я съесть не могу, а сейчас важно только одно: хорошо кушать.

Не успели мы доспорить, как оба доктора уже стояли рядом, смеясь и спрашивая, решил, ли я наконец, что для меня важнее: еда или красота?

Я не дал ответа, а жадно потянулся к чашке, которую И. держал в руках. Турок очень одобрил такое практичное решение вопроса и вызвался пойти к повару заказать завтрак.

Когда он уш„л с наставлениями И., я сказал Ананде, что совсем здоров и мог бы уже встать. Ананда согласился и даже позволил выйти на балкон, но к вечеру, когда спад„т жара, и с условием: съесть первый завтрак в постели, а потом пролежать три часа в полутьме. Если же через три часа он найд„т меня в полном самообладании, ничем не раздраж„нным и крепким, – он разрешит мне встать. А завтра вечером сам осторожно свед„т в зал послушать музыку. Я был в восторге.

– Вы можете быть более чем уверены в непоколебимом мо„м спокойствии, так как я больше всего на свете хочу послушать вас и Анну. Я даю вам слово быть спокойным, а слово сво„ я держать умею. И вообще считаю, что если бы не ваша дервишская шапка, я бы не закричал вчера. Это она раздавила мне однажды мозги, и я стал так по-детски глуп. Стоило мне сказать Генри, что я не желаю видеть никого дня три, пока не отъемся и не стану походить на человека, – ничего бы и не случилось. А вот шапка подвела.

– Да, вскоре ты убедишься воочию, друг, что значит зловещая шапка. И какой ещ„ зловещей она может быть; как иногда вообще может быть вредной иная подаренная или носимая на себе чужая вещь, – очень серь„зно сказал Ананда. – Надетая на человека злою рукой, вещь может лишить не только разума, но и жизни.

Я не понял тогда его слов. Но сколько в них было правды, в этом я действительно убедился через несколько дней.

Мои друзья, напоив меня приятно шипевшим, освежившим точно жизненный эликсир, питьем, ушли, оставив нас с турком завтракать. Турок потчевал меня, пока я не наелся до отвала, но не забывал и себя.

Я должен был отдать дань степени прозорливости Ананды. После завтрака я захотел спать, захотел полутьмы. Турок зад„рнул шторы, ул„гся на диван, и мы оба блаженно заснули.

Второй день моего выздоровления прош„л вполне благополучно. Изредка я поглядывал на конверт и св„рток капитана, но даже в мыслях у меня не мелькало ослушаться Ананды. И музыки я ждал, конечно жадно ждал. Но в этом мо„м ожидании уже не было той страстности, с которой я жил до сих пор и которая, как на качелях, постоянно вталкивала меня в раздражение. Точно в самом деле я выплакал часть своего существа в тех потрясающих слезах, которые проливал в тайной комнате Ананды.

Мне очень хотелось знать, где Генри, так как комната капитана была теперь пуста. Не менее горячо я хотел знать, как живут князь и княгиня, что делается в магазине Жанны и как ид„т жизнь Строгановых. Если бы Генри или князь были со мной, я мог бы их обо вс„м расспросить. Но спрашивать о ч„м-нибудь у И. я не хотел и не смел, если он сам считал нужным молчать.

Весь день я пров„л один. Вопрос, который поставил передо мной Ананда, вопрос беспрекословного повиновения, о который вс„ спотыкался Генри, меня даже не волновал. По всей вероятности – по сравнению с Генри, – я так мало знал и был так значительно менее его талантлив, с одной стороны; и так наглядно видел вершины человеческой доброты, благородства, силы в людях, подобных Али, Флорентийцу, И., Ананде – с другой, что мне и в голову не приходило сомневаться в сво„м, весьма скромном, месте во вселенной по сравнению с ними и их знаниями.