Дэн Миллмэн - Мистическое путешествие мирного воина

Мне пришлось ловить воду ртом. Я перевернулся на спину, широко раскрыл губы и пытался поймать каждую каплю, пока Челюсти не свело судорогами. Я снял плавки, чтобы они впитали каждую драгоценную каплю пресной воды.

Очень скоро вернулось палящее солнце, и небо вновь было таким чистым и высоким, что прошедший ливень остался только в моих воспоминаниях. Трещины на губах стали еще глубже. Со всех сторон окруженный водой, я умирал от жажды.

Махатма Ганди однажды сказал: «Перед голодным Бог может предстать только в форме хлеба». В тот день вода стала моим богом, моей святыней, единственным предметом моего страстного вожделения. Меня уже не заботили ни просветление, ни понимание— я променял бы любые небесные откровения на стакан чистой, холодной и живительной воды.

Большую часть дня я провел, окунувшись в море и цепляясь за свою доску, но это не могло успокоить мою ужасную жажду. Потом мне показалось, что неподалеку мелькнул черный плавник, и я быстро залез назад на доску. Однако чуть позже, когда моя кожа вновь начала пылать и я чувствовал, что просто сгораю заживо, мне в голову пришла мысль о том, что челюсти акулы могут стать единственным спасением от надвигающейся медленной смерти. Как раненый олень, подставляющий горло зубам льва, какая-то часть меня стремилась немедленно покончить со всем этим, погрузиться в воду и исчезнуть в глубинах океана.

Пришла долгожданная ночь, и меня снова трясло в лихорадке. В приступах горячки я мечтал о купании в горном ручье, об огромных стаканах ледяной воды, о прохладных бассейнах, о воде, проникающей во все клеточки моего организма. Потом передо мной возникало обрамленное седыми волосами лицо Рут Джонсон, и эти глубокие глаза смеялись над моей глупостью.

Сознание проваливалось и всплывало вновь в такт волнам, качающим доску. Рациональное мышление возникало и исчезало, как приливы и отливы. В одно из мгновений ясности я понял, что, если завтра мне не доведется добраться до земли, я умру.

Перед моим внутренним взором проносились картины прошлого: мой домик в Огайо, двор и садик, я читаю какой-то роман в шезлонге в тени березы, потягивая лимонад, играю с дочерью, съедаю бутерброд, чуть только почувствовав легкий голод — такова сладость комфорта и безопасности. Теперь все это казалось далеким сном, а наяву я пребывал в кошмарной реальности. Если мне и удалось заснуть в эту ночь, то я этого не помню.

Утро пришло слишком быстро.

В этот день я познал муки ада: страдания жажды и невыносимая боль ожогов, парализующий страх и истощающее ожидание. Несколько раз я едва удерживался от того, чтобы не соскользнуть в воду, уплыть прочь от доски и позволить Смерти забрать меня — я был готов на все, только бы прекратить эти мучения. Я проклинал свое тело, эту смертную оболочку. Сейчас она превратилась в тяжкую ношу, в источник невообразимых страданий. Но что-то во мне отчаянно цеплялось за жизнь и было исполнено решимости сражаться за нее до последнего вздоха.

Солнце двигалось по небосводу удивительно медленно. Я уже научился ненавидеть эту ясную голубизну и посылал мысленную благодарность каждому облачку, на время скрывающему меня от испепеляющих лучей солнца. Я сползал с деревянной доски и погружался в океан прохладной воды, которой нельзя было утолить мою дикую жажду.

Очередной и, очевидно, своей последней ночью я был совершенно обессилен и истощен. Я не спал и не бодрствовал — это было возвращением в чистилище. Сквозь полуприкрытые веки я видел скалы вдали, и мне казалось, что я слышу шум прибоя, разбивающегося о камни. Внезапно я вернулся к сознанию и понял, что это был не мираж. Я действительно видел это! Во мне вспыхнула надежда — впереди была жизнь, и я не собирался упускать этот шанс. Мне хотелось плакать, но для слез в моем теле уже не осталось влаги.

Я испытал прилив энергии. Сейчас мой ум был кристально ясен. и сосредоточен. Течение все быстрее несло меня к скалам и неожиданно стало яростным. Я помню, как пытался дотянуться до своей доски после того, как волна подбросила меня высоко в воздух и стряхнула с нее. Ударившись о камни, я потерял сознание.

Глава 5

Новые начинания

Исцеление — вопрос времени,

но иногда это еще и вопрос возможности.

На острове Молокаи, в долине Пелекуну, в поросших мхом скалах спряталась маленькая хижина. Из нее доносились вскрики женщины. «Мама Чиа! Мама Чиа!» — кричала она от боли и страха, сопротивляясь мучениям трудных родов.

Молокаи — сюда в 1800-х годах ссылали прокаженных и оставляли их здесь умирать отрезанными от всего мира стеной страха и невежества.

Молокаи — дом коренных гавайцев, японцев, китайцев, филиппинцев и небольшого числа американцев и европейцев; прибежище контркультуры и иного образа жизни; родина выносливого и независимого народа, избегающего цивилизации и наплыва туристов с соседних островов; работящего и живущего простой жизнью народа, который учит своих детей вечным ценностям и любви к природе.

Молокаи — остров духов природы и древних легенд, место тайных захоронений кахуна купуас — шаманов, магов и знахарей, духовных воителей, живущих в гармонии с энергиями Земли.

Молокаи готовился принять на свою землю нового жителя, новую душу, новую жизнь.

Голова Мицу Фуджимото, миниатюрной полуамериканки-полуяпонки лет сорока, металась из стороны в сторону, лоб был покрыт испариной. Она плакала, стонала и молилась за свое дитя, слабо выкрикивая: «Мама Чиа!» Отчаянно напрягаясь, содрогаясъ при каждой очередной схватке, она сражалась за жизнь своего ребенка.

Часы или минуты спустя — я не могу определить, сколько прошло времени, — после метания в бреду, возвращения и провалов сознания, я проснулся — и ко мне вновь вернулась отчаянная жажда. Но если я испытываю жажду, то я все еще жив! Это простое логическое заключение ошеломило меня, и в эти мгновения ясности разума я ощутил свое тело и прошел по нему внутренним взором, критически оценивая состояние каждого органа. Голова гудела, кожа горела огнем. И я ничего не видел — я ослеп! Я пошевелил рукой. Движение было невероятно слабым. Я ощупал свои глаза и с огромным облегчением обнаружил, что они покрыты легкой тканью.

У меня не было никакого представления о том, где я — в палате больницы, дома в Огайо или где-то в Калифорнии. Может быть, я заболел или со мной произошел какой-то несчастный случай? Возможно, все это лишь сон.

Длинные черные волосы Мицу спутались и беспорядочными прядями покрывали ее лицо и подушку. После того как около десяти лет назад умер ее первый ребенок, она поклялась никогда больше не иметь детей — она не смогла бы пережить страданий еще одной утраты.

Но когда она пересекла рубеж сорокалетия, то поняла, что у нее остался последний шанс. Сейчас — или никогда. Так Мицу Фуджимото и ее муж Сей приняли решение.

Через несколько месяцев лицо Мицу засияло, а живот округлился. Бог благословил чету Фуджимото ребенком.

Сейчас Сей побежал в долину за помощью. Мицу, скорчившись, лежала на кровати, пользуясь передышкой между схватками, — обессиленная, одинокая и испуганная, измученная мыслями о том, что может случиться самое страшное. Когда подступала новая волна схваток и ее живот вновь превращался в камень, Мицу начинала выкрикивать имя Мамы Чиа.

Когда я снова пришел в сознание, мир по-прежнему был темным — мои глаза все еще были покрыты повязкой. Кожа все так же горела, и мне оставалось только стонать и терпеть эту боль.

Я услышал какой-то звук, словно кто-то выжимал мокрую тряпку над ведром с водой. В это мгновение моего лба коснулась прохладная ткань, а мои ноздри затрепетали, почуяв аромат воды.

Мои чувства были настолько обострены, что по щекам покатились слезы.

— Спасибо, — прошептал я. Мой голос срывался и я сам едва его слышал.

Я медленно поднял руку и слабо пожал тонкую ручку, которая держала влажный компресс и сейчас прикладывала его к моей груди и плечам.

Я был удивлен, услышав голос девяти-десятилетней девочки.

— Отдыхайте, — сказала она.

— Спасибо, — повторил я и добавил: — Воды… пожалуйста…

Другой рукой девочка мягко приподняла мою голову, чтобы я мог напиться. Я ухватился за чашку и начал жадно пить. Вода стекала по моему подбородку на грудь. Девочка отняла от меня чашку.

— Мне очень жаль, но я могу давать вам только немного воды за один раз, — извинилась она, опуская мою голову на подушку. Я тут же заснул.

Страдания Мицу продолжались, но она была уже слишком истощена, чтобы напрягаться, и слишком слаба, чтобы говорить. Дверь хижины внезапно отворилась, и в нее вбежал ее муж, задыхаясь от бега по крутому подъему.

— Мицу! — воскликнул он. — Я привел ее!