Елена Блаватская - Письма из пещер и дебрей Индостана

– Не волнуйтесь, полковник; она не умрет, – равнодушно заметил такур.

– Нет!.. вы даете мне в том слово, мой дорогой такур? – воскликнул обрадованный американец.

– Давать слово в жизни или смерти больной особы, не будучи врачом, было бы слишком дерзким с моей стороны, – возразил раджпут, смеясь. – Но, судя по долголетнему опыту, если она пережила первые полчаса и к солнечному удару не присоединились симптомы другой какой болезни, то, конечно, главная опасность миновала…

Американец поднял на него свои ясные голубые глаза и, задумчиво пощипывая бороду, покорно заметил:

– Мы приехали в Индию за 10000 миль изучать психологию и все касающееся духовного человека… и… по вашему зову. Мы вас выбрали нашим гуру,[185] а теперь, когда мы нашли в вас одном воплощение «тайной науки», неужели теперь вы отвернетесь от нас?

В голосе нашего президента зазвучала очень грустная нотка. Такур быстро взглянуть на него и, помолчав, отвечал уже совершенно спокойно и даже ласково:

– Я действительно посвящен в то, что у вас называют гупта-видьей – тайными науками…

– Вам известны эти науки? Вы наконец решаетесь сознаться в этом хоть пред нами – вашими невежественными, но всею душой вам преданными учениками?

– Я никогда этого не скрывал и не мог бы, даже если бы хотел скрыть… Я брахмачарья.[186] Но ведь под названием «брахмачарьи» и словом «тайные науки» разумеется иногда очень многое, и смысл их весьма эластичен. Со славных времен риши прошли тысячелетия, Индия пала и выродилась, – печально добавил он. – Теперь вы найдете во всех больших городах «брахмачарий», которые заменяют недозволенную им кастой законную жену тайным гаремом – зенаной – и отдают в рост деньги; часто встретите шарлатанов, составляющих и продающих во имя «тайных наук» любовные зелья! Неужели и за такими вы станете гоняться и отдавать им почести из-за одного имени?…

– Что такое «тайные науки»? – продолжал такур. – Для меня эти науки, как и для всякого, кто им посвятил всю жизнь, содержат в себе ключ ко всем тайникам природы и миров как видимого, так и невидимого. Но этот ключ достается дороже, нежели вы думаете. Гупта-видья – обоюдоострое оружие, и к нему нельзя приступать, не пожертвовав заранее жизнью, хуже, разумом, так как она одолевает и убивает каждого, кто не успеет одолеть ее самое. Басни древности основаны не на одной фантазии. И в нашей допотопной Арьяварте найдется сфинкс, как и в Египте, и на одного Эдипа в итоге получаются тысячи жертв. Особенно она опасна для вас, европейцев и белых. Вот почему я колеблюсь пред вашим страстным, но… неразумным желанием дозволить вам даже начать первые испытания…

– Такур! ради всего для вас дорогого!.. – воскликнул наш президент умоляющим голосом. – Прошу вас во имя всего нашего общества, во имя науки и человечества!.. Вы знаете, я не трус. Я не дорожу жизнью, и если хотя в конце ее не блеснет для меня луч истины, то чем… скорее этот конец… тем лучше!.. Только наставьте меня раз на путь истины, и клянусь никогда ей не изменить…

Такур отвечал: не сейчас.

– Хорошо, – вдруг обрадовал он полковника. – Теперь, когда вы завтра, вероятно, будете освобождены от ваших двух англичан, я могу вас пригласить к себе, в Д*** поместье. До вашей поездки к свами Дайананду остается еще две недели… Раз у меня, полковник, я вас подвергну одному предварительному и небольшому испытанию. Останетесь вы победителем – хорошо, быть вам моим челой на семь лет. А нет, ну, тогда все останется по-прежнему. Согласны?…

– С радостью, с радостью!.. – суетился наш развеселившийся президент. – И вы увидите, такур, что я не ударю лицом в грязь ни перед каким испытанием!..

По окончании разговора такур попросил меня отправиться к мисс Б*** узнать о ее состоянии. Все трое, т. е. Гулаб Синг, полковник и Нараян, заперлись затем одни в палатке. Когда я вернулась часа через полтора, полковник весь сиял.

– Знаете, – произнес он радостным шепотом, – как скоро ушел Нараян, – такур допускает меня к «первому искусу»…

– Знаю; ведь это он при мне вам обещал, если счастливо пройдет предварительное испытание.

– Нет, это совсем другое… он позволяет мне попробовать кхумбаки и пураки… когда бы я ни пожелал!

– Господи!.. – в ужасе всплеснула я руками. – Да ведь это вы, значить, будете висеть вниз головой и не дыша по целым часам?… Да с вами будет непременно удар!.. В своем ли вы уме?…

– Почему же непременно удар? Все зависит от силы воли, а в ней у меня недостатка никогда не было, – немного обидясь отвечал О*.

– Ну, как знаете… Только смотрите, не смеется ли он над вами… Он только желает вам доказать, как совершенно неспособен европеец к подвигам индийского аскетизма…

В первый раз со времен нашего знакомства достойный американец чуть не разбранился со мною за это замечание. Он приехал де изучать «тайные науки» и изучить их.

– Да вы на что же решились?… – рассердилась я наконец. – Факиром, разрисованным коровьим навозом желаете быть или раджа-йогом? Так ведь вы или забыли, или не знаете, что первым настоящая гупта-видья столько же знакома, как и вам, а настоящие раджа-йоги, такие как такур, вниз головой и вверх ногами не висят и мозгов себе вверх дном не перетряхивают.

Последний аргумент видимо поразил его.

– Как?… Разве такур не практиковался в 86 позициях, предписанных «Йогой» Патанджали?…[187]

– Очень это похоже на него, который всегда говорит с таким презрением о юродствах «хатха-йогов», т. е. тех, которые, следуя мертвой букве учения Патанджали, стоят по целым дням на голове, – отвечала я, окончательно разозлясь.

– Но как же он дозволяет мне?

– Дозволяет, чтобы отвязаться от вас, потому что вы пристаете к нему слишком, и он желает вас проучить вероятно… Не сердитесь, полковник; но где же вы когда-нибудь встречали факира или даже простого байрага-госсейна (странствующего монаха) с таким, как у вас, брюшком?

О* снова обиделся, даже огорчился.

– Но я могу похудеть; я только желаю ему показать силу воли моей, доказать, что не одни индусы достойны посвящения в высшие «тайные науки».

– Не этими фокусами докажете вы это ему! Я его лучше вас знаю… Полноте, не морочьте себя напрасными надеждами! Благодарите судьбу и за то, что, принадлежа оба к ненавидимой и презираемой им «белой расе», видя лучше всякого другого нашу безусловную горячую к нему преданность, а быть может еще более за нашу искреннюю симпатию к его народу и уважение к родине его, нежели за первое, он делает такое неслыханное для нас исключение. Не требуйте от него того, чего он не может, не смеет нам дать, и довольствуйтесь крохами, которые он нам бросает по дороге.

– Но почему же, – не отставал от меня полковник, – скажите, почему! Ведь есть же у него ученики?

– Есть, да не такие, как мы с вами, дети гнилой цивилизации, наследники всех пороков Запада. Вот посмотрите на Нараяна: бедный малый – мистик и фанатик по природе; он живет и дышит им одним и готов по одному мановению пальца его положить за такура десять тысяч жизней, когда б имел их. А он никогда не будет у него принять челой, хотя он и природный индус.

– Но как же вы можете знать! Разве он говорил?…

– Ничего не говорил, а знаю; хотя бы потому, что лучше вас понимаю Патанджали и что я не в первый раз в Индии. Несчастный Нараян не может сделаться раджа-йогом, потому что он женат.

– Да ведь он женат еще пока номинально: его жене всего одиннадцать лет. Это только обручение.

– А разве такур имеет право разбить всю жизнь молодого, ни в чем неповинного существа? Разве он такой человек? Вы забываете, что брось теперь Нараян жену, она будет обесчещена до дня смерти. Не только она, но и все ее родные и родственники до седьмого колена лишаются касты…

– Несчастный молодой человек!.. – с сердечным соболезнованием воскликнул полковник.

– Но… ему, быть может, еще улыбнется счастье… она, быть может, еще… умрет? – наивно добавил он.

– Бедная, маленькая Авани-бай![188] Как вам не стыдно надеяться на ее смерть!..

– Да я вовсе и не надеюсь на это… но ведь все может случиться… и я ведь только из желания ему добра…

Не успел он еще договорить последнего слова, как произошло нечто необыкновенное. Мы стояли на заднем дворе станции под деревом и говорили почти шепотом, а палатка такура находилась, по крайней мере, за двести шагов оттуда. Вдруг, словно из густой листвы мангового дерева, над нашими головами раздался чистый, звучный голос Гулаб Синга в ответ на эгоистическое замечание нашего президента, который так и замер на месте…

– Тому, кто строит собственное свое счастье на несчастии другого, – не быть никогда раджа-йогом!.. – явственно произнес голос.