Александр Медведев - Золотая нить Дао

Более глубокий уровень любви возникает, когда люди, помимо привязанности к качествам и поведению, разделяют убеждения друг друга. Связь по убеждениям может быть настолько сильна, что она окажется способна до некоторой степени компенсировать недовольство, возникающее в связи с некоторыми отрицательными качествами и особенностями поведения. Эта форма любви называется «Переступить порог дома».

Еще более высокое качество любви – это любовь на уровне сущностей. На этом уровне любви человек любит другого не за то, что он что-то для него делает, во что-то верит или обладает какими-то качествами, а за то, что он представляет собой как единая и целостная личность. На этом уровне становится уже невозможной ненависть или резкие столкновения и конфликты. Возможно, какие-то привычки одного могут быть неприятными другому, но неприязнь распространяется лишь на какую-то деталь поведения, но ни в коем случае не на личность. Такая любовь называется «Жизнь в доме».

В отношениях с Лин ты прошел все эти фазы любви. В первую очередь тебя поразили ее качества – красота, ум, сексуальность. Затем тебя очаровало ее поведение – то, что она делала с тобой, доставляло тебе исключительно сильные и острые ощущения.

Затем ты полюбил ее за ее убеждения, убеждения Воинов Жизни, ощущая себя не только учеником и любовником, но и братом по клану.

Лишь с течением времени ты сумел соединить в своем ощущении Лин все ее личные качества, поведение, убеждения, прочие черты ее личности и полюбил уже ее саму, ее неповторимую индивидуальность, ее личность, ее сущность.

Но это была еще не высшая форма любви. Ты продолжал отделять ее личность от себя, и именно поэтому, когда вы расстались, столь велика была горечь потери.

– Я не отделял ее от себя, – сказал я. – Она всегда была отдельной. Мы сливались в единое целое на какие-то мгновения, но мы не могли стать одним существом, пребывающим в одном и том же теле.

– Вы не могли стать едины в одном теле, – сказал Учитель. – Но на высшей ступени любви вы становитесь едиными в своих чувствах. Это – любовь огненного тела, любовь, которая выше любви сущностей, любовь, которая никогда не прекращается. Она называется «Слияние с домом».

Лин оставила тебя слишком рано, и с ней ты лишь вступил в область любви огненного тела. Со мной ты зашел гораздо дальше. Прислушайся к самому себе, к своей душе. На лавке ты мне сказал, что почему-то не ощущаешь потерю. Может быть, теперь ты поймешь, почему это так.

Равномерный плеск воды, рассекаемой нашими руками, вводил в полугипнотическое состояние транса и обострения восприятия. Я знал, что Учитель уходит из моей жизни, может быть, навсегда, но, пробужденная его словами, в моей душе проснулась, вернее, даже не проснулась, а перешла на сознательный уровень та невыразимая, необъятная и безмерная любовь, которая росла и крепла с самого первого дня нашей встречи. Я знал, что эта любовь останется со мной навсегда вместе с Учителем, помимо моей воли живущим и существующим в моей душе. Он был со мной, и никакое расстояние не могло отнять его у меня. Мне было грустно оттого, что я могу больше никогда не услышать его голос, не рассмеяться от его ехидных шуток, но это было не главное. Как бы ни сложились в дальнейшем наши жизни, Ли навсегда останется со мной.

Радость, смешанная с болью, была так сильна, что я не мог говорить. Соленая морская вода смывала слезы с моих щек, и я радовался, что Учитель не видит их. Я не хотел плакать при разлуке.

– Ты научился прощаться, – негромко сказал Учитель. – Ты учился этому искусству в общении со многими женщинами, которых ты любил, некоторых – на уровне качеств и поведения, некоторых – на уровне убеждений и некоторых – на уровне их сущности. Но в искусстве прощаться есть еще одна очень важная тонкость – правильный выбор момента и настроения для прощания. Воин Жизни прощается на гребне своих чувств, на высшей точке своей любви и благодарности. Тогда боль разлуки уравновешивается благодарностью судьбе, подарившей тебе эту любовь.

Я вздрогнул, наткнувшись рукой на незамеченное мной скользкое тело медузы.

– Пора поворачивать к берегу, – сказал Ли.

Где-то далеко-далеко, за огромной массой черной воды россыпью драгоценных камней сверкнули огни набережной. Мы плыли обратно в молчании, казавшемся бесконечно долгим. Я подумал, как мудро было со стороны Учителя устроить этот разговор в воде, среди безбрежного моря, ограниченного только линией горизонта. Вода ласкала меня, снимая напряжение чувств и смывая боль утраты. На берег я вышел спокойным и почти счастливым.

– Будем надеяться, что местные полуночники не позарились на нашу одежду, – поддразнил меня Ли. – Иначе тебе придется топать в Симферополь голышом.

– А как же ты? – поинтересовался я.

– Оставляя одежду на пляже, я всегда знаю, где именно среди ночи я смогу достать другую, – гордо заявил Учитель. – Подумай об этом, мой большой брат.

Глава 25

Главный человеческий недостаток

Зина, одна из учениц, записавшихся на семинар по Шоу-Дао, в первый же день нашего знакомства пожаловалась, что в ее характере есть множество черт, которые мешают ей жить и с которыми она не в силах справиться.

– Что беспокоит тебя больше всего? – спросил я.

– Страх, – сказала девушка. – Я постоянно испытываю страх.

– Ты боишься чего-то конкретного?

– Иногда да, иногда нет, – ответила Зина. – В действительности мне не угрожает никакая реальная опасность, но какой-то трудно определимый иррациональный страх в той или иной форме постоянно присутствует во мне, проявляясь иногда в виде нервозности или беспокойства по поводам, которые того не стоят, а иногда в иных формах. Бывает, что тревожность мешает мне заснуть или не дает сосредоточиться на выполняемой задаче.

Мне были знакомы эти разновидности иррационального страха. В той или иной форме они присущи каждому человеку, и Учитель безжалостно указывал мне на малейшие проявления подобных чувств в моем характере.

Однажды во время очередной полуночной прогулки по городу я затронул тему качеств характера, мешающих личностному росту человека.

– Не имеет смысла говорить о каком-то абстрактном «человеке», – резко оборвал меня Ли. – Это обобщение слишком удобно для тебя, поскольку позволяет критиковать других, самому оставаясь в стороне.

– Я вовсе не критикую других, – попытался оправдаться я. – Я прекрасно знаю, что обладаю массой недостатков.

– Дело не в том, что ты признаешь, что имеешь недостатки, – еще более жестким тоном сказал Учитель. – Только круглый дурак считает себя совершенным. Все обстоит гораздо хуже. Ты болен, и твоя болезнь почти безнадежна.

Ли замолчал, выдерживая драматическую паузу.

Его чересчур серьезный тон слегка напугал меня. Не понимая, что именно он имеет в виду, я, как утопающий за соломинку, уцепился за спасительное слово «почти».

Этот разговор произошел в первые месяцы моего ученичества, и я, еще не слишком хорошо знакомый с характером и психологическими приемами Учителя, иногда реагировал на его действия слишком бурно.

– Ты хочешь сказать, что у меня какое-то серьезное заболевание? – на всякий случай поспешил уточнить я.

– Ты болен физически, но, что гораздо хуже, ты, как и все европейцы, болен духовно.

Слова «все европейцы» окончательно меня успокоили.

– Пару минут назад ты отругал меня за склонность к обобщениям, – улыбнулся я. – Говоря «все европейцы», ты подразумеваешь меня?

– Говоря «все европейцы», я подразумеваю всех европейцев, за, возможно, крайне редкими исключениями, хотя мне еще не доводилось встретить ни одного европейца, здорового во всех отношениях, – сказал Учитель.

– Я чувствую, что в данном случае ты вкладываешь в понятие «болезнь» какой-то особый смысл, – заметил я. – Что ты имеешь в виду?

– Для Воина Жизни болезнью является любое свидетельство отсутствия гармонии как в циркуляции энергии и естественном функционировании организма, так и в проявлениях человеческого духа. Поэтому Спокойные считают болезнью все, начиная от невоспитанности и вспыльчивого характера и кончая плохим настроением и неумением радоваться жизни, – заявил Ли.

Я задумался. С одной стороны, подобная концепция казалась весьма заманчивой и вызывала отклик в моей душе, но, с другой стороны, само слово «болезнь», возможно из-за того, что моя мать была инвалидом первой группы и почти двадцать лет болела раком, вызывала у меня слишком неприятные ассоциации. Несмотря на несгибаемый характер и крайне выраженную волю к жизни, мать постоянно испытывала почти невыносимые страдания. После нескольких операций она с трудом передвигалась по дому, не могла даже сидеть на стуле, время от времени теряла сознание и, выполняя простую домашнюю работу, периодически испускала глубокие исполненные муки стоны. Я привык к этим стонам и не обращал на них внимания, но, конечно, подобная обстановка не могла не сказаться особым образом на моей психике. Я вдруг понял, что упоминание слова «болезнь» пробуждает во мне подсознательный страх, на который я раньше никогда не обращал внимания.