Александр Афанасьев - Славянские колдуны и их свита

В народной памяти уцелели суеверные представления, что пронзенный колом и поджигаемый пламенем вампир ревет как раненый зверь (завывание грозовой бури) и истекает кровью (дождем); из его тела выползают гады (змеи-молнии), а вокруг пылающего костра подымаются вихри.

Как производители неурожаев, голода и повальных болезней, упыри и ведьмы отождествлялись с поедучею Смертию и наравне с этою злобною богинею и другими демоническими существами (великанами, змеями и чертями) являются в народных сказаниях пожирающими человеческое мясо. Когда человек умирает, душа его увлекается в сообщество загробных духов, а тело делается снедью червей, тлеет и разрушается; отсюда родилось убеждение, что духи эти, призывая к себе смертных (отымая у них жизнь), питаются их мясом Manducus – оборотень, чудовище с большою пастью – Я. Гримм производит от mandere, manducare – есть, жевать; a masca (larva, привидение, оборотень, личина), итал maschera, сближает с словами m?cher, mascher и masticare (значение то же, что и глагола mandere). Ведьмам нередко давались названия larve – maske, и, начиная с индусов, у всех племен арийского происхождения они представляются жадными на человеческое мясо [752] .

На Украине уверяют, будто упыри гоняются по ночам за путниками с громким возгласом: «Ой, мяса хочу, ой, мяса хочу!» [753] . По свидетельству народных преданий, колдуны являются по смерти в ночное время, бродят по деревне, морят и поедают живых людей [754] . В одной сказке [755] повествуется о мертвеце, который пришел на свадьбу, умертвил жениха и невесту, пожрал все приготовленные яства, вместе с посудою, ложками и ножами; а затем закричал «Есть хочу! голоден!» – и бросился было на солдата, но тот отделался от него, благодаря осиновому полену и раздавшемуся крику петуха.

Существует любопытное предание о человеке, ищущем бессмертия; оно известно в двух вариантах, и та роль, которую в одном варианте исполняет Смерть, в другом приписывается ведьме: эта последняя пожирает людей и точит на них свои страшные зубы. И славяне, и немцы наделяют ведьм огромными зубами [756] .

По народным рассказам, когда умирает ведьма или «заклятая» царевна (та, которою овладел нечистый дух), тело усопшей заключают в гроб, окованный железными обручами, выносят в церковь и заставляют кого-нибудь «отчитывать» ее [757] ; ночью, ровно в двенадцать часов, вдруг подымается сильный вихрь, железные обручи лопаются с оглушительным треском, гробовая крышка спадает долой, и вслед за тем ведьма или заклятая царевна встает из гроба, летит по воздуху, бросается на испуганного чтеца и пожирает его, так что к утру остаются от него одни голые кости [758] .

Только тот может избегнуть опасности, кто очертится круговою чертою и станет держать перед собой молот, это священное орудие бога-громовника. Рассказывают еще, что некогда, в старые годы, умер отчаянный безбожник; тело его вынесли в церковь и приказали дьячку читать над ним псалтырь. Этот догадался захватить с собой петуха. В полночь, когда мертвец встал из гроба, разинул пасть и устремился на свою жертву, дьячок стиснул петуха; петух издал обычный крик – и в ту же минуту мертвец повалился навзничь оцепенелым и неподвижным трупом (Харьковская губерния).

Как глубоко запала в наших предков суеверная боязнь мертвецов, лучше всего свидетельствует любопытное послание царя Алексея Михайловича к знаменитому Никону о кончине патриарха Иосифа [759] . «Ввечеру, – пишет царь, – пошел я в соборную церковь проститься с покойником, а над ним один священник говорит псалтырь, и тот… во всю голову кричит, а двери все отворил; и я почал ему говорить: для чего ты не по подобию говоришь? „Прости-де, государь, страх нашел великой, а во утробе-де, государь, у него святителя безмерно шумело… Часы-де в отдачу вдруг взнесло живот у него государя (усопшего патриарха), и лицо в ту ж пору почало пухнуть: то-то-де меня и страх взял! я-де чаял – ожил, для того-де я и двери отворил, хотел бежать“. И меня прости, владыко святый! от его речей страх такой нашел, едва с ног не свалился; за се и при мне грыжа-то ходит прытко добре в животе, как есть у живого, да и мне прииде помышление такое от врага: побеги де ты вон, тотчас-де тебя вскоча удавит… да поостоялся, так мне полегчело от страху».

Так как души представлялись малютками – эльфами, марами, то отсюда родилось поверье, что упыри и ведьмы крадут и поедают младенцев, то есть, по первоначальному смыслу, исторгают у людей души, уничтожают их жизненные силы. Стриги и ламии классических народов и немецкие hexen, являясь в дома, похищают из колыбелей младенцев, терзают их и жарят на огне; на своих нечестивых сборищах ведьмы убивают детей, добытую из них кровь смешивают с мукою и пеплом, а жир употребляют на изготовление волшебной мази [760] .

Памятники XV – XVII столетий сохранили нам свидетельства о тех несчастных жертвах народного суеверия, которых обвиняли, будто они превращаются в волков, пьют младенческую кровь, пожирают детей, и вследствие этих обвинений подвергали суду и предавали сожжению. По словам барона Гакстгаузена [761] , в Армении рассказывают, что когда волчий оборотень приблизится к людскому жилищу – окна и двери сами собой отворяются, вовкулак входит внутрь дома, бросается на детей и утоляет свой голод их кровью и мясом В некоторых местностях России поселяне убеждены, что вещицы выкрадывают из утробы спящей матери ребенка, разводят на шестке огонь, жарят и съедают его, а взамен похищенного дитяти кладут ей в утробу голик, головню или краюшку хлеба – поверье, напоминающее вышеприведенные рассказы о похищении ведьмою сердца, на место которого она влагает обрубок дерева или связку соломы. Поэтому беременные женщины, в отсутствие мужей своих, не иначе ложатся спать, как надевая на себя что-нибудь из мужниной одежды или по крайней мере опоясываясь мужниным поясом; эта одежда служит знамением, что они продолжают состоять под покровом (защитою) главы семейства, а пояс преграждает (завязывает) к ним доступ злой чародейке [762] .

В народных сказках ведьмы уносят тайком или заманивают к себе маленьких детей, жарят их в печи и, пресытившись этим яством, катаются по земле и причитывают: «Покачуся, повалюся, Ивашкина мяса наевшись!» [763] . Белорусы уверяют, что Смерть передаст усопших Бабе-яге, вместе с которою разъезжает она по белому свету, и что Баба-яга и подвластные ей ведьмы питаются душами покойников и оттого делаются столь же легкими, как самые души [764] , – предание в высшей степени знаменательное!

Рассказывают также, что Баба-яга крадет детей, подымает их на воздух и бросает оттуда мертвыми на кровлю дома [765] . У валахов, когда в семье народится младенец, один из присутствующих при этом перекидывает через себя камень; а прочие восклицают: «Вот тебе, стрига, в глотку!» [766] . Во Франции существует поверье, что в глухую полночь ведьмы собираются возле источников и занимаются стиркою, но вместо белья моют, крутят и бьют вальками младенческие трупы [767] .

Бабе-яге принадлежит весьма важная и многознаменательная роль в народном эпосе и преданиях славянского племени. В разных отделах настоящего сочинения мы не раз останавливались на этих преданиях и, объясняя их первоначальный смысл, указывали на сродство Бабы-яги с вещими облачными женами. Она живет у дремучего леса в избушке на курьих ножках, которая поворачивается к лесу задом, а к пришельцу передом, летает по воздуху и ездит на шабаши ведьм в железной ступе, погоняя толкачом или клюкою и заметая след помелом.

Белорусы утверждают, что Баба-яга ездит по поднебесью в огненной ступе и погоняет огненною метлою, что во время ее поезда воют ветры, стонет земля, трещат и гнутся вековые деревья. Как эта ступа, так и подвижная избушка (домашний очаг) – метафоры грозовой тучи, а толкач или клюка – Перунова палица. Сверх того, Баба-яга обладает волшебными огнедышащими конями, сапогами-скороходами, ковром-самолетом, гуслями-самогудами и мечом-самосеком [768] , то есть в ее власти состоят и быстролетные облака, и бурные напевы грозы, и разящая молния. Преследуя сказочных героев, убегающих от ее злобы и мщения, она гонится за ними черною тучею [769] .

У чехов и доныне дождевые облака называются бабами. Что же касается слова «яга» (eгa, польск. j?dza, j?d?i-baba, словац. jen?i, je?i-baba, чеш. jezinka, галиц. язя), то оно соответствует санскритскому ahi – змей (корень ah и с носовым пазвуком anh) [770] . Там, где в славянских сказках действующим лицом является Баба-яга, параллельные места новогреческих и албанских сказок выставляют ламию и дракониду [771] ; лат. lamia – колдунья, ведьма и болг. ламья, ламя – баснословная змея. Скажем более, у самых славян Баба-яга и мифическая змеиха выступают в преданиях как личности тождественные; что в одном варианте приписывается змее, то нередко в другом исполняется ягою, и наоборот; на Украине поедучую ведьму обыкновенно называют змеею [772] . Замечательно, что те же эпические выражения, какими обрисовывается избушка Бабы-яги, прилагаются и к змеиному дворцу.