Альберто Виллолдо - Четыре направления - четыре ветра

Я направился через поляну к развалинам. Внезапно джунгли остановились. Прекратился свист цикад. Резкая какофония птиц и насекомых, щебет и гомон, наполнявшие теплом и трепетом атмосферу Амазонки, вдруг стихли. Последними прозвучали мои шаги, прежде чем я остановился и прислушался к тишине.

26 октября

Сижу на песке возле лагуны. Уже далеко за полдень. Слежу за двумя утками на воде. Они кормятся у дальнего берега, кувыркаются вперед, хвостом вверх, затем обратно, стряхивают воду с голов, обрабатывают перья клювами. Райское место. Вокруг меня тихо кипят джунгли. Ш-ш-ш-ш, с-с-с-с.

Я закрываю глаза и растворяюсь в этом звуке, потом открываю их и смотрю на маленький водный простор, который стал для меня символом. Я мифологизировал это место, освятил его в своем воображении, и оно стало для меня местом силы, святыней. Здесь происходили волшебные события; оно существует в моем сознании, место, куда я прихожу в сумерки.

Пейзаж моего воображения, моего сознания? Но я здесь и вправду. Я действительно сейчас здесь. Рациональная конструкция. Я здесь, я пишу. Концептуальная конструкция. Но я же действительно здесь. Сейчас. И пишу это. Я могу существовать здесь в некоторый момент времени, осознать, что я здесь, и написать, что я здесь; таким образом, писанина представляет уже дважды исчезнувшую действительность.

На этом стоит остановиться; это имеет прямое отношение к различию между книжной философией, коюрую мы понимаем нашими думающими рассудками, и прикладной философией — прямым опытом. Опыт абстрактного возникает в другом месте. Возможно, это потому, что опыт захватывает весь мозг, все тело, все сознание, а не только ту часть, которой мы привыкли думать.

Итак, кто же получает прямой опыт? Элита? Мужчины и женщины, подвижники, прикоснувшиеся к тайне, становятся субъектами мифов и религий, через них остальное человечество получает духовный опыт — косвенно. Герои. Различие между опытом и верой. Конечно. И хотя, возможно, каждый — Будда и Христос, Магомет и Черный Лось — прикоснулись к Богу, испытали силу и растворились в потоке сознания, которое дает формы всякой жизни, общность их опыта была утеряна в изречении или, скорее, в осуществлении изречения. И опыт и знания, которые должны были объединить все человечество, разделили мир, потому что одинаковый опыт был изречен различными словами.

Священные места. Есть одно место в джунглях. Час ходьбы отсюда. Меня обдает холодом при одном воспоминании. Каким-то холодом… Я вернусь туда, несмотря на то, что даже мысль об этом пугает меня. Страх. Вот за чем я приехал сюда. Видимо, я…

— Ты ел?

Я не слышал, как он приблизился, но он стоял рядом со мной. Он сел возле меня на песок. Я закрыл дневник и сказал, что не ел. Он кивнул, глядя на другую сторону лагуны.

— Хорошо, что ты приехал сюда.

— Спасибо, — сказал я. — Я не был уверен…

Он покачал головой.

— Они… — он взглянул на юг, — не видят… — продолжал он медленно, — Природы… — он посмотрел мне в глаза, — вещей.

Позже

Природа вещей.

Рамон человек немногословный.

— За тобой следует орел.

Я отодвинулся, чтобы лучше видеть его лицо.

— Да, — сказал я. — Я очень сожалею…

— Сожаление? — он нахмурился. — О чем?

— Ваша дочь…

Он склонил голову набок и посмотрел на меня искоса.

— Для нее это была высокая честь. — Он покачал головой и почти улыбнулся.

— Честь? Но орел… — я вскочил, обернувшись спиной к лагуне. — Разве не вы послали орла?

— Нет, — сказал он просто.

— Но мне говорили, и… я чувствую, что он не мой.

— Он не твой, — сказал он. — Он от человека большой силы. От человека с Севера. Вы работали с этим человеком.

— Антонио?

Он пожал плечами и только кивнул головой, подтверждая столь простой факт.

— Но он сказал мне, что это вы послали его!

Глаза Рамона широко раскрылись. Он кашлянул, чтобы скрыть смех, и замотал головой, словно стараясь стряхнуть ухмылку, которая растягивала его губы. Он поднялся и подошел к жаровне. Он наклонился, чтобы поправить костер, и это был единственный раз, когда я увидел, как он хохочет. Он согнулся пополам, упершись руками в колени. Кажется, это была самая забавная история, которую он когда-либо слышал.

Остаток дня я провел с Рамоном, наблюдая, как он готовит аяхуаску, нарезает и толчет растения, корни и побеги.

— Вернись снова на то место, — сказал он, когда солнце стало погружаться в джунгли.

— Какое место?

— Где ты был.

— Этим утром?

Он кивнул.

— Что мне там делать?

— Сидеть. — Он налил отвар из подвешенного горшка в деревянную чашу, и я последовал за ним к дуплистому дереву чиуауако. Он поставил йаге в дупло. — Приготовься. Призови свою силу. Мы выпьем йаге ночью. Возвращайся, когда будешь готов.

Как ярки все впечатления этой ночи. Я снова иду вдоль речушки, по своим утренним следам, затем вброд, а дальше по тропинке вверх; солнце зашло, и вся игра теней в джунглях перешла в темноту. Глаза приспосабливаются, я вступаю на крошечную поляну перед развалинами; луна еще не взошла, темень.

Меня окружает страх, который я почувствовал еще днем; теперь я возвращаюсь к нему ночью. Страх, тяжелый, как воздух, в котором он живет; я улавливаю его шестым чувством. Я вспоминаю, я обнюхивал тыльную сторону ладони, предплечье; волосы на руке слиплись от пота. Был ли запах у страха? Шум джунглей ночью не похож ни на что; отдельные ясные звуки, вибрато, стаккато, протяжное острое шипение. Единственное, что меня отделяло от темноты и всего в ней живущего, была моя одежда.

Я избавлялся от страха, предаваясь ему. Я предлагал ему себя, я неуклюже сдирал с себя одежду, руки мои тряслись, я… Что я делаю? Стою один, обнаженный, в самом сердце джунглей Амазонки. Дрожу в тепле, беззащитный среди клаустрофобической тьмы, и запах моего пота, страха, репеллента от насекомых расходится далеко за пределы поляны.

Но то, что я почувствовал глупость своего поведения, это своеобразное унижение, было, кажется, определенным индикатором моего страха: я что-то чувствовал кроме страха. Вместо страха. Мои глаза рыскали по сторонам. Поднималась луна, и я начинал видеть предметы в периферии моего поля зрения, различать оттенки темноты.

Я сел на свою сорочку, закрыл глаза и стал медитировать на звуках, стараясь отделить птиц от насекомых, дальние крики от близких цикад. Если вы внимательно смотрите на скрипача в оркестре, вы можете почти полностью отделить звуки его инструмента от всей массы звуков; и я стал дышать животом и вызывать образы, визуализировать существа, населяющие джунгли, сосредоточиваться на их голосах: тик-тик-тик твердокрылого рогатого жука, кудахтанье и клокотанье гигантского макао где-то там… далеко… а вот «плои!» капля воды упала на мягкий, зеленый, огромный, как ухо слона, лист пальмы… Я отфильтровываю отдельные звуки и слышу, как другие стихают, тают в темноте, сами к себе прислушиваясь…

Я услышал свое дыхание. Тяжелые удары сердца. Быстрее. Листья, прутья, почва. Я двигаюсь. И дышу. И я слышу свой запах среди влажного хаоса джунглей. Я двигаюсь как тень. Я уснул там. Проснулся, и воспоминание о коте, о себе самом подняло меня на ноги. Я натянул брюки, завязал сорочку на поясе и направился по тропинке к реке. Я помылся в реке и пошел по руслу, как по нити Ариадны, прочь из лабиринта джунглей, обратно к Рамону.

Это началось со звука. Я лежал навзничь на песке, на ровной площадке недалеко от костра и в двадцати футах от воды. Воздух был теплый и влажный. В песке стояли горящие свечи, и москиты выли вокруг них. Дым от трубки Рамона плыл на меня, удушающий дым, перемешанный с влажным воздухом. Теплый.

Я чувствовал себя прекрасно. Весь день я голодал, сидел у излучины реки, писал, передумывал и переживал недавнее прошлое. Я даже разделся и промыл свои чакры в воде, протекавшей через лагуну и через мою излучину, а потом натер тело листьями, которые, по уверению Рамона, будут отгонять москитов.

Я провел смотр своих мыслей и чувств. Для каждого из них я выбрал объект. Вот мое клиническое любопытство: будет ли сегодняшний ночной ритуал повторением предыдущего? Для него я выдрал треугольный кусок бумаги из дневника. Безопасность, смелость перед темнотой и ягуаром предыдущей ночи — для этого чувства я выбрал острую щепку дерева. Мои надежды, моя жажда трансцендентного опыта — это были сплетенные между собой три полоски пальмового листа. Моя вера, что я вернусь назад, что я переступлю предел, отделяющий от смерти, и возвращусь к жизни, — пятиконечный листок, похожий на руку. Каждый из этих предметов я бросал течению, как бросают жертвы в огонь. Я наблюдал, как они уплывают. Лист, похожий на раскрытую ладонь, коснулся берега на излучине и сделал полный оборот, прежде чем исчезнуть за выступом.