Александр Афанасьев - Славянские колдуны и их свита

Рождение Солнца праздновалось на Коляду, когда оно поворачивает на лето; но этот поворот совпадает с самыми сильными морозами, вьюгами, метелями и самым неистовым гульбищем нечистых духов и ведьм. Злая колдунья Зима тотчас же овладевает светоносным героем и его братьями и обращает их в волчат (на языке Эдды зима — wohzeit); подмен новорожденных щенками и котятами обозначает ту же мысль: боги ли превращаются в зверей или звери заступают их место — это только различные формы выражения, суть же остается неизменною. Сверх того, фантазия воспользовалась и другими метафорическими выражениями: ведьма прячет новорожденных в темные подземелья (в мрачные вертепы туч) и даже подвергает их окаменению.

Но с приходом весны владычество темных сил оканчивается: бог-громовник, заключенный в бочку-облако, несется по воздушному океану, разрывает свою темницу и творит молочные реки и кисельные берега, то есть пускает на землю дождевые потоки и производит грязи; окамененные герои оживают, а превращенные сбрасывают с себя чуждые им звериные шкуры и предстают во всей своей несказанной красоте.

Такой акт освобождения совершается тотчас, как скоро добыта живая, или «прыгающая», вода, то есть как скоро прольется с неба дождь и зимние льды и снега превратятся в журчащие, скачущие с гор потоки. Вот почему сказки заставляют богатыря-громовника или, по другим вариантам, красавицу Зорю (богиню весны) с такою неустанною заботою отыскивать и отымать у ведьмы разные диковинки — знамения творческих сил природы.

Неисчерпаемый кувшин соответствует тем урнам, из которых небесные богини слали на поля и нивы плодородящие дожди; дерево с золотыми плодами есть дерево-туча, с которым предания связывают источники живой воды; оно названо поющим, потому что с ним нераздельно представление о песнях, заводимых весеннею грозою; на том же основании птица-туча названа говоруньей, а мифическому коту (donnerkatze) придан эпитет баюна (от глагола баять).

В числе других диковинок (чудесная мельница и летучий сад) бог-громовник отымает у ведьмы славное зеркальце, в которое можно видеть весь мир, то есть выводить из-за туч все озаряющее солнце, издревле уподобляемое зоркому глазу и блестящему металлическому щиту или зеркалу; щипцы, которыми тянет он за язык Бабу-ягу, и железные прутья, которыми ее бьет, — символы разящих молний; теми же орудиями побеждают богатыри и чертей, и драконов. Снятые с царевичей волчьи шкуры сожигаются на костре, то есть в грозовом пламени.

Сила околдования или заклятия обращает сказочных героев различными зверями (волком, медведем, рысью, конем, собакою, козлом и бараном), чудовищными змеями и гадами (жабою, лягушкою и проч.),[669] и во всех этих метаморфозах главное значение принадлежит шкуре животного. В Белоруссии для тех оборотней, которые являются в виде жаб, лягушек и кошек, употребительны названия «жабалáка» и «кошкалáчень», названия, образовавшиеся наподобие слова «вовкулак» и буквально означающие жабью (лягушечью) и кошачью длаку.[670] По свидетельству народной сказки, Царевна-лягушка освобождается от заклятия после сожжения ее лягушечьей кожурины; точно так же предаются огню змеиная сорочка, свиной кожух и другие шкуры, в которые рядятся очарованные царевичи и царевны.

На Руси хранится такое предание: красавица, превращенная мачехой-ведьмою в рысь, прибегала к своему осиротелому ребенку, сбрасывала с себя звериную шкурку и кормила его материнскою грудью, а накормив, снова оборачивалась рысью и удалялась в дремучий лес; муж красавицы, улучив удобную минуту, захватил звериную шкурку, спалил ее на огне и тем самым освободил свою подругу от волшебного очарования. В норвежской сказке[671] один из королевичей, превращенных в жеребят, говорит своему избавителю: «Возьми этот старый меч, в день твоей свадьбы ты должен отрубить нам головы и сиять лошадиные кожи; тогда мы опять сделаемся людьми. Злой тролль набросил на нас эти кожи — и мы стали жеребятами». Подобное указание встречается и в сказках немецких и славянских;[672] меч — метафора молнии, которая, нанося удар оборотню, совлекает с него облачный покров.

Наряду с этими преданиями существуют другие — о превращении зачарованных царевичей в птиц. Так, по свидетельству русской сказки,[673] дети, рожденные по колена в серебре, по грудь в золоте, с месяцем во лбу и звездами по бокам, были превращены в голубей и только тогда приняли человеческие образы, когда у них вырвали из хвостов по перу, что равносильно снятию пернатой одежды. По другому указанию, восстановление человеческих форм условливается сожжением птичьей шкурки и крыльев.[674] Норвежская сказка[675] говорит о ведьме (trollxehe), которая оборотила двенадцать королевичей дикими утками; но королева родила еще дочь — белую, что снег, и румяную, что кровь.

Новорожденная была названа Schneeweiss-Rosenroth; она является в той же роли избавительницы, какую в вышеприведенной сказке исполняет богиня Зоря. Белоснежка выросла и отправилась искать братьев; после долгого странствования ей удалось достигнуть своей цели. «Для того чтобы избавить нас, — сказали ей королевичи, — ты должна набрать пуху с цветов одуванчика, расчесать этот пух, выпрясть, выткать и сшить нам двенадцать сорочек и столько же шапочек и шейных платочков; во все время этой работы ты обязана ни говорить, ни плакать, ни смеяться». Белоснежка согласилась, и братья повели ее на широкий луг, на котором пестрели одуванчики. Всякий день она собирала мягкий пух и долго сидела за пряжею, дожидаясь братьев.

Однажды, когда прекрасная королевна собирала пух с цветов, вблизи того места охотился молодой король. Он увидал Белоснежку и, пораженный ее красотою, остановился и повел было речь, но девица упорно молчала. Король посадил ее на коня и увез к себе, вместе с мешком, в котором лежала начатая ею работа. Вскоре он задумал на ней жениться, но его мачеха была против этого брака. «Смотри, — говорила она, — чтоб не взять за себя ведьмы! ведь недаром же она все молчит, не плачет и не смеется». Король не послушался и женился. Белоснежка и после свадьбы продолжала шить братнины сорочки.

До истечения года она родила сына; но злая мачеха, войдя ночью в спальню, унесла ребенка и бросила его в змеиную яму, потом разрезала свой палец, обрызгала кровью губы спящей матери и сказала королю: «Ступай посмотри: твоя жена съела свое собственное дитя!» Король сильно запечалился, но, любя жену, простил ее. На другой год Белоснежка опять родила сына, а на третий — дочь; старая королева выкрала и этих детей. Тогда раздраженный отец отдал приказ сжечь свою жену на костре. Приготовили костер, зажгли и повели Белоснежку; она захватила с собой и свое рукоделье: только сорочка младшего брата была не дошита, все остальное было готово.

Вдруг послышался шум в воздухе — прилетело двенадцать диких уток, всякая ухватила свое платье в носик и накинула на себя, и в ту же минуту все двенадцать превратились в королевичей; только у меньшего брата вместо левой руки осталось утиное крыло. Срок испытания кончился; Белоснежка могла говорить, плакать и смеяться; истина открылась, и злоба мачехи была наказана.[676] С первого взгляда свидетельство этой сказки как бы противоречит сделанным нами выводам: не совлечение, а, напротив, накладывание верхних покровов возвращает превращенным королевичам их настоящие образы. Но вглядимся ближе, и мы увидим, что никакого противоречия не существует.

По древнему представлению, тело есть одежда (lîk-hamr), в которую облекается бессмертный дух в известное время; это — та жизненная сорочка, изготовляемая девами судьбы, в какой является на божий свет новорожденное дитя. Отсюда возникло верование, что душа может менять свой телесный покров, воплощаться то в одну, то в другую форму.

Вот почему как набрасывание мохнатой шкуры или пернатой сорочки (то есть звериной или птичьей телесной оболочки) превращает человека зверем и птицею, так точно набрасывание людской одежды (körperhemd, fl eischgewand) должно возвращать оборотню образ и подобие человека.[677] По народному убеждению, если унести человеческое платье оборотня, то он уже не в силах будет восстановить свой прежний образ и останется навсегда зверем; оттого-то ведун, снимая одежду — с целию перекинуться в зверя, — старается запрятать ее так, чтобы никто не мог найти и овладеть ею.

В старинной французской повести (Lai du Bisclavaret — XIII в.) рассказывается об одном рыцаре, проживавшем в Бретани; каждую неделю он уходил от своей молодой жены, раздевался донага, прятал снятое платье и, превращаясь в волка, в течение трех дней оставался в лесу. Коварная жена выпытала от мужа тайну и похитила его платье; с тех пор он рыскал волком и не прежде сделался человеком, как получив обратно свою похищенную одежду.[678]