Эндрю Миллер - Чистота

Ознакомительный фрагмент

– Хотите попробовать? – спрашивает девушка, но внимание Жан-Батиста привлекла соседняя лавка, где женщина в красном плаще покупает небольшую головку козьего сыра, корка которого вываляна в пепле.

– А это, – говорит органист, наклоняясь ближе к Жан-Батисту, – Австриячка. Ее так зовут по причине сходства с нашей дражайшей королевой. И тут дело не только в светлых волосах. Эй, Элоиза! Познакомься с моим другом, чье имя я, к несчастью, позабыл и который приехал бог знает откуда, чтобы перевернуть всю нашу жизнь!

Женщина отсчитывает за сыр мелкие монетки. Поднимает глаза – сначала на Армана, потом на Жан-Батиста. Он покраснел? Ему кажется, что, наверное, сумел нахмуриться. Потом она отводит взгляд, берет свою покупку и уходит, пробираясь через толпу.

– Местные женщины, – говорит Арман, – ее презирают, отчасти потому, что их мужья могут купить ее на час, но главным образом потому, что она чужая, не такая, как все. Если бы она жила в Пале-Рояль, никто бы и бровью не повел. Полагаю, вы видели Пале-Рояль?

– Я о нем слышал. Но никогда…

– Какой же вы интересный объект для штудий, приятель! Прямо как один из персов у Монтескье. Напишу о вас в газете. В еженедельной колонке.

Арман широкими шагами идет вперед и, пока они проходят под контрфорсами церкви Святого Евстафия, громким и веселым голосом читает импровизированную лекцию об истории дворца Пале-Рояль – как сначала он был садом кардинала Ришелье, как герцог Орлеанский передал его своему сыну, как тот разместил там множество кофеен, театров и магазинов, как в нем всегда полно народу, как невыразимо он элегантен и какой это большой – самый большой – бордель в Европе…

Органист все еще описывает Пале-Рояль, когда тот вырастает перед ними, и они оказываются у одного из нескольких ведущих во дворец проездов, не шире Рю-де-ля-Фромажери, и через этот проезд они пробираются сквозь толпу в украшенный аркадами внутренний двор, в центре которого среди взрывов хохота как раз заканчивается представление театра марионеток. Издали Жан-Батисту кажется, что кукол заставляют совокупляться. Приглядевшись, он видит, что так и есть.

– Полицейские патрули сюда не заглядывают, – поясняет органист. – Герцог делает им небольшие подарочки, и они находят себе другое занятие. Непристойные кукольные представления – это еще цветочки.

Кто все эти люди? Разве нет у них своего ремесла, собственного дела? Их движения, одежда, весь окрестный шум говорят о карнавале, хотя не видно никакого центрального действа, не ощущается его организованность. Похоже, все происходит спонтанно – самовыражение длящегося мгновения.

– Пойдемте, – зовет органист, дергая Жан-Батиста за локоть и ведя его по направлению к дверям кафе, что открыто посередине одной из галерей. – Попытаем счастья здесь.

Внутри кафе все бурлит, так же как и снаружи, но органист со знанием дела подает знак одному из официантов, и их вскоре провожают к небольшому столику с парой обшарпанных плетеных стульев. Он заказывает кофе, чашку свежих сливок и две рюмки коньяку. Посетители – исключительно мужчины, в основном молодые. Разговаривают громко. То и дело кто-нибудь читает вслух статью из газеты или стучит в окно, чтобы привлечь внимание проходящего мимо знакомого, иногда женщины, над которой ему вздумалось посмеяться. Официанты – невысокие, сосредоточенные люди – ловко движутся, петляя по узким проходам за спинками стульев. Кто-то кричит, делая заказ, который принимают едва заметным кивком. Две собаки бросаются друг на друга, но хозяева ударами загоняют их под стол. Жан-Батист снимает плащ (что довольно трудно в столь многолюдном месте). За последние недели это самое теплое помещение, где ему довелось быть. Жаркое, прокуренное, немного влажное. Когда приносят коньяк, он пьет его, просто чтобы утолить жажду.

– Полегчало? – спрашивает органист. Его рюмка тоже пуста. Он заказывает еще две. – Можете называть меня Арман, – говорит он. – Хотя это ваше дело.

Теперь, когда они сидят друг напротив друга и когда ему действительно стало лучше, Жан-Батист может рассмотреть этого Армана, тем более что органист все время беспокойно глядит мимо сотрапезника на лица других посетителей кафе. Парик он не носит, волосы не пудрит: пудра все равно почти не изменит цвет таких волос. Его костюм – кажущийся дорогим скорее на расстоянии, чем вблизи, – скроен по фасону, с которым Жан-Батист не знаком. Полосатые кюлоты сидят в обтяжку. Камзол наполовину меньше его собственного, а кафтан с такими широкими отворотами, что их концы почти выходят за плечи. Шейный платок зеленого муслина просто огромен. Когда органист пьет, ему приходится следить, чтобы платок не попал в рот, в его полные лиловатые губы.

– Не ожидали найти в церкви органиста? – говорит Арман, встретившись взглядом с Жан-Батистом. – А я там главный по музыкальной части.

– И давно?

– Полтора года.

– Так значит, вас назначили, когда церковь уже была закрыта.

– Разве можно закрыть церковь, как булочную?

– Если получено такое распоряжение, полагаю, что можно.

– Полагаете? Что ж, вы, несомненно, правы. Мой предшественник стал пить, отчего и скончался. Осмелюсь предположить, что его эта ситуация… выбила из колеи.

– А вас нет?

– Должности, как вы, вероятно, и сами знаете, никогда не даются легко.

– Но ведь там не для кого играть.

Арман пожимает плечами и подносит ко рту вторую рюмку коньяку.

– Есть я, отец Кольбер, Бог. А теперь еще вы. Вполне достойная аудитория.

Жан-Батист усмехается. Хотя он нервничает из-за того, что сидит в кафе и пьет коньяк вместо того, чтобы проводить обследование кладбища, нервничает из-за того, что едва может дышать внутри церкви, он рад, что познакомился с этим огненно-рыжим музыкантом. Кроме того, он может что-нибудь узнать у того по существу дела. Доверенная ему работа будет состоять не просто в выкапывании и вывозе костей. Это он уже понял. С живыми ему придется сражаться не меньше, чем с мертвыми.

– Если я буду держаться епископа, – говорит Арман, – то в один прекрасный день получу кое-что получше. Например, место в церкви Святого Евстафия.

– Даже там, – говорит Жан-Батист, – вас будет преследовать этот запах.

– С кладбища? Как я уже сказал, к нему привыкаешь. То есть к нему привыкнуть невозможно, но в конце концов учишься его переносить. Человек приспосабливается. А что бы вы могли сказать о Моннарах?

– Что они… люди уважаемые?

– О, да. Очень уважаемые. А что еще?

– Что любят разговаривать?

– Единственный способ заставить их замолчать – это ввести налог на слова. Нашим властям стоило бы об этом призадуматься. И все-таки. Не стесняйтесь. Что еще?

– Запах изо рта?

– Точно! И, наверное, вы заметили, что у меня не намного приятнее. Нет, вежливость здесь ни к чему. Он появляется у всех, кто долгое время находится рядом с кладбищем.

– И мне следует ожидать того же?

– А вы намереваетесь задержаться надолго?

– Еще не знаю, сколько времени мне потребуется.

– Не хотите говорить о своей работе.

– Уверен, что вам это неинтересно.

– Неинтересно? Подозреваю, что мне было бы очень даже интересно, хотя я не собираюсь на вас давить. Поговорим о чем-нибудь другом. Например, о Зигетте Монар. Вы ее хорошо рассмотрели?

– За столом я сидел напротив.

– И она не произвела на вас впечатления? Это одна из самых хорошеньких девушек в квартале.

– Готов признать, что она хорошенькая.

– Ах, готовы признать? Как высокопарно! Может, у вас на родине осталась одна красотка? Хотя я не знаю, где ваша родина.

– В Белеме. В Нормандии.

– Значит, в Белеме. Хотя нет, вижу, что не осталась. Тогда глядите в оба, друг мой. Если вы у них задержитесь, они наверняка попытаются вас на ней женить.

– На Зигетте?

– А почему бы и нет? Молодой инженер. Доверенное лицо министра.

– Я никогда не претендовал на то, чтобы быть его доверенным лицом.

За соседним столиком мужчина с сетью серебристых шрамов на шее отрывает взгляд от доски, на которой играет в трик-трак, и глядит на молодого человека, потом вновь медленно возвращается к игре.

– А вас? Вас пытались на ней женить?

– Музыканты – менее завидные женихи. Люди вроде Моннаров ставят музыканта немногим выше актера.

– Ее отец продает ножи. Разве он может позволить себе смотреть сверху вниз на музыканта?

– Смотреть на людей сверху вниз очень просто. А на ваш вопрос отвечу «да», меня рассматривали в качестве жениха.

– А вам она нравилась?

– Как любая привлекательная женщина. Но с Зигеттой нужно быть осторожным.

– Почему?

Собрав остатки сливок из чашки, Арман облизывает палец и вытирает губы.

– Зигетта выросла в этом доме. И живет там всю жизнь. Дыша этим воздухом. Дело тут не только в запахе изо рта. А вот малышка Мари…

– Служанка?

– Я, конечно, не имею в виду женитьбу.