Дэвид Бейкер - Обольщение Евы Фольк

— Мой отец — патриот Германии, и всегда им был. Просто ему не нравится, что политику смешивают с его пасторским служением. Только и всего.

— Он делает из мухи слона. Фюрер — явный сторонник отделения Церкви от государства. Если не считать похоронных церемоний, он убрал из всех церквей нацистскую униформу. Больше нет никаких портретов Фюрера на алтарях, никаких флагов на кафедрах и свастик на церковных газетах. Кстати, Хан до сих пор из-за этого ходит как в воду опущенный. — Голос Клемпнера стал жестче. — Должен сказать, что некоторые из прихожан жалуются на твоего отца. Они считают, что он тайно примкнул к «Исповедующей Церкви», и настаивают на обыске его дома.

— Это неправда. У него есть знакомые из «Исповедующей Церкви», но это еще ни о чем не говорит.

Клемпнер прикурил сигарету.

— Фюреру уже надоели споры с этой церковью. Все, к чему он стремится, — это единство. Он долго сдерживал язычников из партийной среды, но, думаю, из-за некоторых католических священников и упрямых радикалов из «Исповедующей Церкви» он уже начинает ставить крест на христианстве. Я слышал, что Фюрер был настолько разочарован поведением священства, что втайне уже отказался от христианской религии.

Задумчиво затянувшись, Клемпнер выпустил дым носом. Встав, он подошел к окну, возле которого стояла Ева.

— Надеюсь, что это неправда, — сказал Клемпнер, глядя в темноту за стеклом. — Хотя, ты же знаешь, что я — не особо религиозен. Мне больше нравится, о чем говорит доктор Геббельс. Я тоже регулярно читаю Новый Завет, но весь этот доктринальный вздор меня мало волнует. Как по мне, нам просто следует помогать друг другу, как это делал Христос, и учиться сражаться, как Он. — Клемпнер сделал еще одну затяжку — Но язычники в партии меня все-таки пугают. В последнее время повсюду только и говорят, что о диких идеях Розенберга. Помню, Фюрер когда-то смеялся над ним. Раньше Розенбергу даже запрещали распространять свою дурацкую книгу, теперь же собрания «Гитлерюгенд» напоминают древние языческие сборища, а СС все больше и больше уклоняется от христианства. Когда-то четверть СС относила себя к католикам, а остальные — к протестантам, теперь же мы получили новую категорию под названием «верующие в бога». Вот как раз они-то меня и беспокоят, потому что имя их бога — Один.

Искренность Клемпнера удивила Еву. Он выглядел удрученным. Клемпнер так до конца и не смирился со смертью сына, а теперь еще и жена серьезно заболела. Кроме того, ходили слухи, что из-за его бабушки-еврейки ему был закрыт путь вверх по партийной лестнице.

Клемпнер угрюмо посмотрел на Еву.

— Но все это к делу не относится. Если твой отец откажется принять присягу, его арестуют.

Ева побледнела.

— Арестуют?

— Постарайся уговорить его, иначе его отправят в Бухенвальд на перевоспитание.

Ева села.

— С тобой все в порядке? — взволнованно спросил Клемпнер.

— Нет, — резко ответила она. — И что же я должна ему сказать?

_ Просто постарайся уговорить его принять присягу.

— А если он не захочет?

— Насколько я его знаю, он всегда старался избегать неприятностей.

Еве не понравилось это замечание Клемпнера, хотя она и не могла с ним не согласиться. Рабочий день закончился и сотрудники офиса направились к вешалке за своими плащами и зонтами.

— Ну ладно, хватит о грустном, — сказал Клемпнер, когда закрылась дверь за его последним подчиненным. Он достал из ящика своего стола конверт кремового цвета. — Это тебе.

Ева удивленно посмотрела на конверт, на обратной его роне которого был вытеснен орел со свастикой. При виде адреса отправителя у Евы задрожали пальцы.

— От Фюрера?

Клемпнер только улыбнулся.

14 апреля 1939

Рейхсканцелярия

Берлин

Уважаемая фрау Ева Кайзер!

Рейх Германии благодарит Вас за Вашу верную службу национал-социализму в качестве сотрудницы офиса партии в Кобленце, область Рейнланд. От лица нашего Фюрера, нашей партии и нашего народа желаю Вам Божьих благословений в деле воспитания достойных сыновей и дочерей нашей любимой Родины.

Хайль Гитлер!

Ева едва не лишилась чувств.

— Офис Фюрера написал мне письмо?

Клемпнер сиял, довольный произведенным эффектом.

— Ламмерс прав, Ева. Ты была хорошим работником, и мне жаль, что ты уходишь.

— Спасибо, Ричард. Я старалась.

Клемпнер, кивнув, подал Еве ее плащ и зонт.

— Я знаю. Но не расслабляйся. Тебе еще предстоит с нами поработать.

Для Евы путь от Кобленца до Вайнхаузена прошел, как я тумане. Сидя в вагоне поезда, она снова и снова перечитывала свое письмо, и каждый раз оно приводило ее в трепет. Единственное, что портило ей настроение, — это мысли о вечерней встрече отца с Клемпнером. Вагон гудел разговорами о праздновании Дня рождения Гитлера. В честь Фюрера в Берлине прошел крупнейший за всю историю Германии военный парад. Ева подумала, что, наверное, Вольф и Андреас тоже приняли в нем участие. Она представила Вольфа верхом на мотоцикле в составе своего мотобатальона. Наверняка, он всем вокруг хвастался, что у него тоже — День рождения. Ева также представила Андреаса, марширующего размашистым «гусиным шагом», который ему пришлось так долго отрабатывать. «Как бы я хотела опять с ним встретиться», — подумала она.

За всю дорогу от станции Вайнхаузена до дома Фольков Ева с Клемпнером не проронили ни слова. Они быстро шагали, закрываясь от дождя своими зонтами, предвидя неприятный разговор с пастором. При виде незнакомой машины, припаркованной напротив их дома, сердце Евы учащенно забилось. Постучав, она открыла парадную дверь. Отец сидел с газетой в руках в своем любимом кресле. Граммофон играл «Голоса весны» Штрауса.

— А, Ева, Ричард, заходите! — поднявшись с кресла, Пауль поцеловал дочь в щеку и пожал руку Клемпнеру. — Милости просим! Давайте ваши плащи. Герда, они пришли!

Пока Герда накрывала в столовой легкий ужин, Ева и Ричард беседовали в гостиной с пастором о деревенских делах. Разговоры не умолкали и за столом, хотя Ева, беспокоясь о последствиях вечера, в основном слушала. Отец выразил свою обеспокоенность военной мобилизацией поляков и британо-французскими гарантиями защиты Польши.

— Они опять провоцируют нас, — сетовал Пауль. — Подобные угрозы с Германией просто так не проходят.

Разговор перескакивал с темы на тему: новый Папа Римский, нестабильность ситуации на Дальнем Востоке из-за Японии, победа Франко над коммунистами в Испании, последние решения Муссолини, попытки России заключить союз с Британией против Германии…

Убрав со стола, Герда принесла с кухни кофе и торт.

— Господин Клемпнер, может, мы пригласим агентов Гестапо на кофе? — вдруг спросила она таким обыденным тоном, как будто говорила просто о погоде за окном. — Они, наверное, уже замерзли.

Пауль изумленно посмотрел на жену.

— Да, это, пожалуй, было бы правильно.

Ева посмотрела на них широко открытыми от удивления глазами.

— Вы это серьезно?

— Конечно, — ответил за Фольков Ричард, отхлебнув кофе.

Пауль побледнел. Он ожидал, что вечер пройдет в дружеских спорах с Клемпнером, но агенты Гестапо в его планы не входили. Чтобы как-то скрыть свое смущение, пастор начал раскуривать трубку.

— Позови их, — сказал он жене.

Герда, открыв парадную дверь, помахала двум полицейским рукой, приглашая их войти в дом. Через несколько секунд они уже снимали в прихожей свои мокрые плащи. Ева заметила, как мать обменялась быстрым взглядом с одним из полицейских — широкоплечим, краснолицым мужчиной с тонким носом и карими глазами. Когда он снял со своей тщательно зачесанной, седой головы шляпу, Герда представила его как Манфреда Шиллера.

— Хайль Гитлер! — поприветствовал Манфред пастора.

— Хайль Гитлер, господин Шиллер! Проходите. — Они обменялись рукопожатиями.

Шиллер представил своего младшего коллегу: Фрица фон Фельденбурга.

— Хайль Гитлер, господин фон Фельденбург! — поприветствовал его Пауль, после чего опять повернулся к Шиллеру. — А мы с вами раньше, случайно, не встречались?

— Может быть, в Берлине. Во время войны я служил на флоте и был откомандирован в столицу в качестве адъютанта одного из офицеров, — сухо отчеканил Шиллер.

— Понятно, — Пауль, мельком взглянул на руку Манфреда. Обручального кольца там не было. Тем временем Герда пригласила полицейских к столу, где Ева уже поставила для них шоколадный торт и кофе. Расположившись в гостиной, четверо мужчин начали тихий, но жесткий разговор.

Со своего наблюдательного пункта в кухне Ева видела, как отец несколько раз решительно покачал головой. Она начала нервничать — особенно, когда разговор перешел на повышенные тона.