Дэвид Бейкер - Обольщение Евы Фольк

Ева быстро шла вслед за отцом через когда-то оживленный торговый район города. Те немногие магазины, которые еше держались на плаву, закрывались рано. Заглядывая через витрины на их почти пустые полки, Ева удивлялась, что они вообще работают.

— Смотри, — Пауль указал на расположенный дальше по улице ярко освещенный универмаг. — Один все-таки работает. Заглянем?

— Еврейский универмаг! — презрительно фыркнула Ева. — Все универмаги — еврейские, и из-за них разоряются небольшие немецкие магазины.

Пауль печально вздохнул.

— Послушай, Ева. Во-первых, магазин не может быть еврейским или немецким. Это просто — магазин, у которого хозяин — еврей или немец. А во-вторых, какая разница? В Писании сказано, что между иудеем и эллином нет различия.

— Там говорится, что различия нет только во Христе, а это — совсем другое дело, — парировала Ева.

— Ты поняла, что я имею в виду, — раздраженно ответил пастор. — Ненависть — это грех.

— Я не ненавижу евреев. Просто они мне не нравятся.

— Раньше ты такого никогда не говорила…

— Но тебе же не нравятся французы.

Они вошли в универмаг, полки которого были наполнены разнообразными товарами. Подобно колониальным магазинам прошлого, здесь предлагались даже экзотические товары, наподобие бананов, тростникового сахара, ананасов и фламандского кружева. Пройдя по рядам, Пауль остановился у полок с вином. Вдруг, что-то увидев, он наклонился и достал из ящика зеленую бутылку, и тут же быстро поставил ее на место.

— Что там? — спросила Ева, заметив на лице отца какое-то странное, испуганное выражение.

— Ничего, дочь. Нам пора. Идем, — Пауль взял Еву за локоть.

— Отец, что случилось? — удивленно спросила она. Все это выглядело очень странно.

— Да ничего особенного. Идем, Ева. Не обращай внимания.

Но Ева, выдернув локоть, решительно направилась к полкам с вином и достала из ящика зеленую бутылку. Надпись на кремовой этикетке гласила: «Бибер». Не веря своим глазам, Ева изумленно уставилась на мускулистого винодела держащего на плече большую корзину с виноградом.

— Святой Боже! — выдохнула она.

— Нет, Ева! Ты не должна ему ничего рассказывать! — уговаривал дочь пастор, когда они на поезде возвращались домой из Кобленца.

— Кто-то обманул господина Бибера… И меня тоже… И ты хочешь, чтобы я молчала?

— Но ты все равно никогда не узнаешь, кто это сделал. Это мог быть кто угодно: посредник, перевозчик, оптовик, управляющий складом или просто какой-нибудь сообразительный злодей, случайно оказавшийся рядом с грузом.

— Все равно кто-то должен заплатить, — не унималась Ева. — Я с самого начала чувствовала, что с этим крушением моста что-то не так.

— Но мост действительно упал.

— Да, и дал превосходную возможность Герковски нагреть руки! Подумай сам. Посредник заявляет, что вся партия погибла, а потом тайно продает ее. В результате Бибер не может расплатиться с долгом, и банк, которым управляет отец посредника, конфискует у него виноградники, винодельню и дом. Семейка Герковски — единственная, кто извлек выгоду из трагедии. Клемпнер прав: евреи паразитируют на наших бедах. Они живут только ради наживы и не признают никого, кроме себя.

Гневно сложив на груди руки, Ева отвернулась к окну. Пауль, вздохнув, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

— Не все евреи преступники, так что ты неправа. Я не исключаю, что это сделали Герковски, но они не могли не учесть риск разоблачения. Если бы подобная махинация каким-то образом обнаружилась, они лишились бы всего. Не думаю, что Герковски пошли бы на такой риск ради имущества Бибера. — Пауль опять вздохнул. — Подумай логически. Если бы я кого-то и заподозрил, то это — управляющего складом. Многие грузчики — коммунисты. Они могли запросто сговориться, практически ничем не рискуя. Представь себе: такая прибыль из ничего!

— Евреи, коммунисты, политики… — процедила Ева сквозь зубы. — Мне все равно, кто это сделал. Все они — одного поля ягоды. Господин Бибер должен обо всем знать. И Вольф, и Ричард — тоже. Они заслуживают знать правду.

— Ни в коем случае не рассказывай об этом Клемпнеру. По крайней мере — не сейчас, когда он убивается по сыну.

Ева задумалась. В этом отец, пожалуй, был прав.

— Хорошо. Ему мы скажем позже.

Пауль уже начал выходить из себя.

— Ева, ты же собственными глазами видела, что насилие и смерть добрались уже и до Вайнхаузена. Если ты расскажешь кому-то о вине Бибера, это вызовет только жажду мести. Но доказать, что виноваты Герковски или кто-либо другой, просто невозможно. В результате ненависть может вылиться на совершенно невиновных людей. Ты понимаешь?

Пауль попытался взять ладонь Евы, но она, отдернув руку, отвернулась к окну и уставилась на свое отражение на внутреннем стекле.

— Ну хорошо… Предположим, ты все рассказала господину Биберу. Ты можешь сказать, что с ним после этого будет? Он запросто может сойти с ума или вообще умереть. Ева, ты не должна ему ничего рассказывать. И вообще — никому.

Ева стиснула губы. Наверное, отец был прав, но пока она не хотела этого признавать. Ева молча смотрела в зияющую темноту за окном. Ей хотелось плакать. Осознание несправедливости и жестокости этого мира вгрызалось в душу безысходностью и жаждой мести. Еве ужасно хотелось отомстить за Бибера… И за себя…

Следующие несколько недель Ева изнывала, разрываемая внутренней борьбой. Жалея Ганса Бибера, она так ничего ему и не сказала о махинации с вином, но гораздо труднее ей было удержать это все в тайне от Вольфа и даже от рассудительного Андреаса. Впрочем, в субботу 24 января 1931 года ее мысли переключились на совершенно другой предмет…

Ева вошла в забитую людьми, пропитанную запахом сигарет и пива таверну Краузе. Она решила навестить Линди, которая со дня на день должна была родить. Пройдя между столами, за которыми, ссутулившись, сидели местные бездельники, Ева натолкнулась на официанта.

— Ты как раз вовремя, — угрюмо сказал он, кивнув голо вой в сторону второго этажа.

Ева бросилась наверх по деревянной лестнице.

— О Линди! — воскликнула она, вбежав в комнату подруги. — Где мама?

Вытерев со лба Линди испарину, Ева громко окликнула фрау Краузе. Та появилась через мгновение, неся кастрюлю с горячей водой. Быстро погрузив в нее полотенце, Ева принялась стирать с тела Линди кровь.

— Ты же знаешь: она хотела сделать аборт, — сказала фрау Краузе. — Она буквально умоляла об этом, но твой отец отговорил меня и пристыдил Линди. Хотя аборты сейчас узаконены.

Ева промолчала. В этот момент с улицы донесся шум двигателя, визг тормозов и звук хлопающих дверец. Ева подбежала к окну.

— Господин Оффенбахер? — озадаченно сказала она.

На лестнице раздался топот ног, и в комнату в сопровождении трех мужчин ввалился Оскар Оффенбахер. Он тут же начал давать указания, собираясь куда-то перенести Линди. Ева запротестовала.

— Тише, девчонка! Я отвезу Линди на своем грузовике в Кобленц, и твоя помощь, кстати говоря, нам тоже понадобится.

Линди застонала. Фрау Краузе оцепенело посмотрела на Оскара.

— Но… Где доктор Кребель?

— В Хорхфельде, а машина скорой помощи поломалась. Захватите несколько запасных одеял. В машине будет холодно.

Глава 8

«Никому из людей нельзя отказывать в праве беспрепятственно сохранять свое расовое наследие и принимать для этой цели необходимые меры защиты. Христианская религия требует только того, чтобы задействованные средства не нарушали законы морали и естественную справедливость».

Кобленц находился примерно в десяти километрах от Вайнхаузена, однако дорога между ними была в ужасном состоянии. Давно не знавшая ремонта, она была сплошь усеяна выбоинами, из-за чего поездки по ней на машине превращались в медленное, томительное испытание. Для того чтобы добраться до парома, «Форду» Оффенбахера пришлось пробираться в раскачку через ухабы более получаса. Наконец, подъехав к переправе, пекарь дернул рычаг ручного тормоза и крикнул паромщику, чтобы тот пошевеливался. К счастью, в то утро ледоколы уже успели пройти по реке.

Оффенбахер загнал грузовик на паром, и через пятнадцать минут они уже поднимались по противоположному берегу на Кобленцерштрассе. Проехав мимо нескольких полуразрушенных кирпичных складов и заброшенных фабрик, Оскар свернул в сторону центральной части Кобленца. Сигналя и крича, он промчался мимо толпы попрошаек и инвалидов, ожидающих милостыни у церкви. Наконец, не обращая внимания на сердитый свист полицейского, Оффенбахер подкатил к парадному крыльцу клиники Святого Иосифа. Окликнув какого-то прохожего, Оскар с его помощью спустил Линди из кузова грузовика. Тяжело дыша, они подняли ее по ступеням и внесли в вымощенный плиткой коридор, где к ним на помощь бросились две монахини.