Дух мадам Краул и другие таинственные истории - Джозеф Шеридан Ле Фаню

и сад с громадными мшистыми яблонями. Я оглядел странный пейзаж, увитые плющом развалины башни (два века тому назад она служила убежищем от разбойничьих налетов, а теперь по-прежнему возвышается в углу огорода) и заросший кустами курган – возвышаясь в полусотне шагов от дома, он напоминает о трудах былых поколений; я любовался темным величественным контуром древнего Кипера на горизонте и не столь далекой от меня одинокой грядой одетых дроком и вереском холмов со множеством выстроившихся в ряд серых утесов и группами карликовых дубов и берез. Эта пронизанная сиротливым чувством местность как нельзя лучше подходит для каких-нибудь бурных событий с вмешательством потусторонних сил. Представляю себе этот пейзаж серым зимним утром, когда все кругом до самого горизонта укрыто снегом, или в печальном великолепии осеннего заката, или в прохладном сиянии лунной ночи – мечтателя, вроде честного Дэна Донована, такое зрелище вполне способно настроить на суеверный лад или расположить к обманчивой игре воображения. Однако же, несомненно, второго такого бесхитростного и достойного доверия человека я никогда не встречал.

– Когда я был мальчишкой, – рассказывал Дэн Донован, – я часто брал с собой «Римскую историю» Голдсмита и спускался к крохотному озерцу, чуть больше и глубже лужи (в Англии, как я слышал, такие озера называются «тарн»), и усаживался на своем любимом плоском камне под кустом боярышника. Озеро лежит на лугу, в плавной впадине, под навесом старого сада, расположенного с северной стороны; это было уединенное, благоприятное для моих ученых занятий место.

Однажды я, как обычно, сидел здесь за книгой, пока чтение меня не утомило; тогда я, обводя взглядом окрестности, стал представлять себе героические сцены, о которых только что читал. Дремать я и не думал. Я заметил, что на краю сада появилась какая-то женщина и стала спускаться к озеру. На ней было светло-серое платье, такое длинное, что подол его, казалось, мел траву; в уголке земли, где женские наряды строго подчиняются обычаям, облик этой женщины был столь странен, что я не мог оторвать от нее глаз. Ее путь лежал наискосок через просторный луг, из одного угла в другой, и она шла не сворачивая.

Когда женщина приблизилась, я различил, что ноги ее босы, а глаза неотрывно смотрят на какой-то отдаленный предмет. Следуя направлению своего взгляда, женщина должна была пройти ярдов на десять-двенадцать ниже того места, где я сидел, однако нас разделяло озеро. Я ожидал, что женщина остановится на берегу, но она продолжала идти, словно бы не подозревала о находящемся впереди озере. Так же ясно, как вижу вас, сэр, я наблюдал, как она прошла по поверхности воды и далее, по берегу, не замечая меня, тем самым путем, который я себе представил.

От ужаса я едва не потерял сознание. Мне было тогда всего лишь тринадцать лет, и происшедшее я помню во всех подробностях, словно бы все это случилось сегодня.

Фигура достигла дальнего конца поля, где в изгороди имеется проход, и там скрылась из виду. Мне едва хватило сил вернуться домой; от испуга я расхворался, три недели пролежал дома и требовал, чтобы меня ни на минуту не оставляли одного. На то поле я больше не ходил, поскольку оно внушало мне ужас. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я стараюсь его избегать.

Описанное видение связалось у меня с одним таинственным происшествием и с неприятностями, а вернее, даже напастью, поразившей нашу семью. Я не грежу, а говорю о событиях, известных каждому в наших краях. И каждый понимает, что между ними и тем, что я видел, есть связь.

Я расскажу вам обо всем, как смогу.

Мне было тогда около четырнадцати, дело происходило приблизительно через год после случая на лугу, и мы в ту ночь ожидали моего отца, который должен был вернуться с ярмарки в Киллало. Мать не ложилась, готовясь его встретить, а я составил ей компанию, потому что ничего так не любил, как подобные ночные бдения. Мои братья и сестры, а также все работники, кроме тех, кто гнал с ярмарки скот, уже уснули. Мы с матушкой сидели в углу у очага, болтали и приглядывали за отцовским ужином, который грелся над огнем. Мы знали, что отец вернется раньше, чем работники с коровами: он был верхом и собирался (как он нам сказал) убедиться только, что у них все в порядке, а потом их обогнать.

Наконец мы услышали батюшкин голос и удары в дверь тяжелого кнута, и мать отворила. Ни разу в жизни я не видел своего отца пьяным – чего не может сказать о себе большинство моих сверстников в здешних краях. Но он мог иногда пропустить стаканчик-другой виски и с ярмарки возвращался обычно разрумянившийся, в приподнятом настроении.

В тот раз он был бледен, печален и глядел уныло. Он вошел, держа в руках седло и уздечку, бросил их к стене, обнял жену и нежно ее поцеловал.

«С возвращением, Михал», – произнесла она, отвечая ему сердечным поцелуем.

«Господи тебя благослови, душа моя, – проговорил отец и снова сжал ее в объятиях, а потом, заметив, что я ревниво дергаю его за руку, повернулся ко мне. Я был мал и легок для своего возраста; отец приподнял меня, поцеловал и, не выпуская из рук, сказал матери: – Задвинь-ка засов».

Мать закрыла засов, а отец очень уныло опустил меня на пол, подошел к очагу, сел и вытянул ноги поближе к горящему торфу, а руки сложил на коленях.

«Не засыпай, Мик, дорогой, – произнесла матушка, начиная тревожиться, – расскажи мне, как продались коровы, и все ли на ярмарке прошло удачно, и не повздорил ли ты с лендлордом, и что за тяжесть у тебя на сердце, Мик, золото мое?»

«Ничего такого, Молли. Коровы продались хорошо, с лендлордом мы не ссорились, и все шло ладно. Жаловаться не на что».

«Ну раз так, Мики, то ешь ужин, пока он горячий, и расскажи нам, что новенького».

«Я уж накушался по пути, Молли, и теперь мне ни крошки больше не проглотить», – отозвался отец.

«Так ты поужинал в дороге, зная, что в доме готова еда и жена ждет тебя, не ложится!» – вскричала матушка с упреком.

«Ты меня не поняла, – сказал отец. – Со мной приключилось такое, что мне теперь кусок в горло не полезет; не стану темнить, Молли, ведь может обернуться так, что я недолго здесь пробуду, и лучше уж я расскажу тебе все как есть. Я видел белую кошку».

«Господи, спаси нас от всякого зла! – воскликнула матушка, вмиг побледнев и изменившись в лице, как и отец; затем, пытаясь