Чрево Парижа. Радость жизни - Эмиль Золя

– Постойте, мы вернулись как раз вовремя: сейчас заберут Флорана!

И действительно, Флоран возвращался после своего долгого странствования. Он переоделся у себя в конторе и приступил к своим обычным обязанностям – стал медленно прохаживаться вдоль проходов, наблюдая, как моют прилавки. Ему казалось, что на него как-то странно посматривают; рыбные торговки перешептывались, когда он проходил мимо, и лицемерно опускали глаза. Флоран подумал, что ему готовится какая-нибудь новая неприятность. С некоторых пор эти ужасные толстые женщины ни одного утра не оставляли его в покое. Но когда он проходил мимо ларька Мегюденов, он с удивлением услыхал слащавый голос старухи, которая сказала ему:

– Господин Флоран, вас сейчас тут спрашивали – какой-то пожилой господин. Он пошел к вам на квартиру и ждет вас.

Старая торговка, рассевшаяся на стуле, наслаждалась, произнося эти слова, утонченной местью, так что все ее громадное тело трепетало. Флоран, однако, не поверил и оглянулся на красавицу Нормандку. Та, совершенно примирившись с матерью, открывала кран, хлопала рукой по рыбам и, казалось, ничего не слышала.

– Вы уверены в этом? – переспросил надзиратель.

– Ну да, уверена. Правда, Луиза? – продолжала старуха более резким голосом.

Флоран подумал, что к нему, должно быть, пришли по важным политическим делам, и решил подняться к себе. Он собирался уже выйти из павильона, но машинально обернулся и заметил, что красавица Нормандка следит за ним глазами и лицо ее очень серьезно. Он прошел мимо трех кумушек.

– Вы заметили? – прошептала мадемуазель Саже. – Колбасная-то пуста! Красавица Лиза не такая женщина, чтобы компрометировать себя.

Это была правда. Колбасная опустела. Фасад дома по-прежнему был залит солнечным светом и сохранял свой блаженный вид почтенного жилища, честно греющего себе брюхо на утреннем солнышке. Вверху, на балконе, гранатовое деревцо было все в цвету. Переходя мостовую, Флоран дружески кивнул Логру с Либигром, которые, казалось, вышли подышать свежим воздухом на порог винного погребка. Они улыбнулись ему. Флоран собирался войти в дом, как вдруг ему померещилось в конце темного и узкого входа бледное лицо Огюста; оно мелькнуло и сейчас же исчезло. Тогда он вернулся и заглянул в колбасную, чтобы удостовериться, не ожидает ли его здесь пожилой господин. Но Флоран увидел только Мутона, сидевшего на деревянной колоде; кот смотрел на вошедшего своими большими желтыми глазами, жирный подбородок у него отвис, а усы недоверчиво топорщились. Когда же Флоран решил войти в дом, в глубине колбасной, из-за занавески на стеклянной двери, показалось лицо красавицы Лизы.

Рыбный ряд притих. Громадные животы и груди сдерживали дыхание, ожидая, когда надзиратель скроется из виду. Потом все пришло в движение: бюсты выпятились, животы готовы были лопнуть от злорадного хохота. Проделка удалась вполне. Старуха Мегюден тряслась от беззвучного смеха, точно полный мех, который опоражнивают. Ее выдумка насчет пожилого господина облетела весь рынок и казалась женщинам необыкновенно потешной. Наконец-то сухопарого верзилу сцапают и он не будет торчать у всех на виду со своей противной рожей и глазами каторжника. Торговки желали ему доброго пути в надежде, что к ним назначат теперь надзирателем красивого мужчину. Они перебегали от одного прилавка к другому и готовы были плясать вокруг каменных столов, как вырвавшиеся на свободу девчонки. Красавица Нормандка смотрела на это ликование выпрямившись, боясь пошевельнуться, чтобы не заплакать; она положила руки на большого ската, желая унять лихорадочную дрожь.

– Посмотрите-ка на этих негодяек Мегюден, – сказала госпожа Лекёр, – как они стараются отделаться от своего приятеля, ведь он теперь промотался до последнего су.

– Ну так что же? Они правы, – возразила мадемуазель Саже. – Кроме того, моя милая, не пора ли кончить грызню!.. Ведь вы получили свое. Дайте и другим привести в порядок свои делишки.

– Смеются одни только старухи, – заметила Сарьетта. – Нормандка не очень-то весела.

Между тем, придя в свою комнату, Флоран отдался в руки полиции, точно покорная овца. Полицейские грубо кинулись на него, ожидая, вероятно, отчаянного сопротивления. Он кротко попросил их оставить ему руки на свободе. Затем, пока люди укладывали его бумаги, красные шарфы, ручные перевязи и значки, он присел. Эта развязка, по-видимому, не удивляла Флорана; она была для него облегчением, хотя он не хотел себе в этом признаться. Он страдал при мысли о той ненависти, которая завлекла его в эту комнату. Он вспомнил бледное лицо Огюста, опущенные носы рыбных торговок, слова старухи Мегюден, молчание Нормандки, пустую колбасную; он говорил себе, что рынок был сообщником, весь квартал выдал его. К Флорану как бы подступила слякоть этих грязных улиц.

Когда среди круглых женских лиц, промелькнувших перед ним с быстротой молнии, он представил себе Кеню, сердце у него сжалось смертельной тоской.

– Ну, пойдемте вниз, – грубо сказал полицейский.

Флоран встал и начал спускаться с лестницы. Дойдя до четвертого этажа, он попросил, чтобы ему позволили вернуться на минуту в его комнату, под предлогом, что он забыл там одну вещь. Полицейские не соглашались, стали толкать его; тогда он начал умолять их и предложил даже кое-какие бывшие при нем деньги. Двое из них решили наконец исполнить его желание, угрожая размозжить ему череп, если он сделает попытку сыграть с ними какую-нибудь штуку. Они даже вынули из кармана револьверы. В своей комнате Флоран подошел прямо к клетке зяблика, взял птичку, поцеловал ее меж крылышек и выпустил из окна на свободу. Он смотрел, как она взвилась на солнышке, села, точно растерявшись, на крышу рыбного павильона, а потом, вспорхнув, полетела над рынком по направлению к скверу Дезинносан. Арестованный постоял еще с минуту, смотря на небо с его беспредельным простором; он думал о воркующих голубях в Тюильри и о тех, которых видел в подвале, с горлышком, распоротым ножом Маржолена. Тут все у него внутри точно оборвалось. Флоран последовал за полицейскими, и они, пожимая плечами, спрятали свои револьверы в карман. Внизу на лестнице он остановился перед дверью, что вела в кухню колбасной. Ожидавший его тут комиссар, почти тронутый безропотной покорностью арестованного, спросил:

– Не желаете ли проститься с вашим братом?

Флоран с минуту колебался. Он смотрел на дверь. Из кухни доносился оглушительный стук сечек и звон кастрюль. Лиза, желая отвлечь мужа, задумала занять его приготовлением колбасы, которую он обыкновенно начинял по вечерам. На огне шипел лук, Флоран услыхал веселый голос Кеню, покрывший шум стряпни.

– Ах, черт возьми, – говорил колбасник, – кровяная колбаса удастся на славу!.. Огюст, передай-ка мне сало!

Флоран поблагодарил комиссара и отказался от прощания с братом, боясь войти в эту жаркую кухню, где так пахло жареным луком. Он прошел мимо двери, чувствуя себя счастливым, что его брат ничего не знает, и ускорил шаги, чтобы избавить колбасную от лишнего горя. Но когда яркое солнце на улице ударило ему в лицо, бедняге сделалось стыдно, и, садясь в фиакр, он сгорбился, а лицо его стало землисто-бледным. Он чувствовал, как торжествует рыбный ряд напротив, и ему казалось, что весь квартал разделяет эту радость.

– У, противная рожа! – сказала мадемуазель Саже.

– Лицо как у настоящего каторжника, захваченного на месте преступления, – прибавила госпожа Лекёр.

– А я вот видела, как гильотинировали одного преступника, – подхватила Сарьетта, показывая свои белые зубы, – у него было совсем такое же лицо.

Они приблизились и, вытянув шею, старались заглянуть в самый фиакр. В ту минуту, когда карета тронулась в путь, старая дева торопливо дернула за юбку своих товарок, показывая им на Клер, которая выбежала с улицы Пируэт, обезумевшая, растрепанная, с окровавленными ногтями. Ей удалось снять с петель дверь. Когда она поняла, что опоздала, что Флорана уже увозят, она бросилась за фиакром, но почти тотчас же остановилась с жестом бессильной ярости, грозя кулаком убегавшим колесам. Потом, вся красная, покрытая пылью от известки, девушка вернулась