В Кэндлфорд! - Флора Томпсон

со своими корзинками в контору по три-четыре человека разом. Если там уже находилась какая-нибудь местная жительница, та бочком выскальзывала за дверь, зажимая нос: распространяемый ими душок действительно был невыносим, хотя в нем чувствовался не только запах немытых тел, но и ароматы дыма и влажной земли.

Письма в их шатры и фургоны не доставлялись. Цыгане должны были сами являться за ними на почту.

– Есть письма для Марии Ли (миссис Илай Стэнли, Кристины Босуэлл)? – осведомлялись они, и если таковых не оказывалось, что случалось весьма часто, переспрашивали: – Вы точно уверены, дорогая? Просто посмотрите еще раз. Я оставила своего младшенького в оксфордской лечебнице.

Или:

– Моя дочь ожидает прибавления.

Или:

– Мой мальчик идет из Винчестера, чтобы присоединиться к нам, он уже должен быть здесь.

Все это казалось Лоре, которая прежде считала цыган изгоями, похитителями кур и детей, жуликами, выманивающими пенни из карманов таких же, как они сами, бедняков, удивительно человечным. Теперь, когда у девочки были деловые отношения с цыганами, они никогда не просили у нее милостыню и крайне редко пытались продать ей гребень или отрез кружева из своих корзинок, но как-то раз пожилая женщина, за которую Лора написала письмо, предложила ей погадать. Такой поразительной внешности Лоре, пожалуй, больше никогда не доводилось видеть: старуха была очень высокая для цыганки, с горящими черными глазами и черной шевелюрой без единого седого волоса, хотя щеки ее изрезали глубокие морщины. Кто-то отдал ей пестрый мужской халат с узором «огурцы», и она носила его в качестве верхней одежды, дополняя котелком. Звали эту женщину Синдерелла Доу, и письма ей так и адресовали, безо всякого «мисс» или «миссис».

Синдерелла предсказала девочке счастливую судьбу. А разве когда-либо бывало иначе? Никакого светлого или темного человека, никакого врага, которого следует остерегаться, и хотя Лоре и посулили любовь, но любовь необычную.

– Ты будешь любима, – сказала цыганка, – любима людьми, которых раньше не видела и не увидишь.

Изысканный способ поблагодарить человека за помощь в написании письма.

Подруги и знакомые, приходившие на почту, часто говорили Лоре:

– Как тебе, наверное, здесь скучно!

Но хотя порой девочка кротко соглашалась, дабы не показаться чудачкой, она вовсе не считала работу на почте скучной. Лора была юна и только вступала в жизнь, а потому мелочи, которых люди постарше, возможно, и не заметили бы, ее удивляли и радовали. Весь день сюда являлись интересные люди (во всяком случае, интересные Лоре), а если между этими визитами случались промежутки, всегда находилось какое-нибудь дело. Порой мисс Лэйн заставала помощницу за чтением книжки, взятой в гостиной или библиотеке механического училища. Хотя вообще она не запрещала развлекательное чтение в рабочие часы, но и не совсем его одобряла, поскольку считала, что со стороны это выглядит не по-деловому. А потому довольно ехидно осведомлялась:

– Ты уверена, что больше ничего не можешь почерпнуть из свода правил для сотрудников?

И Лора опять снимала с полки большой том в кремовом картонном переплете, который уже многократно штудировала, так что многие правила знала наизусть. Но даже эта скучнейшая книга доставляла ей некоторое удовольствие. Например, на одной странице, в абзаце, составленном из сухих официальных предложений, обнаружилось слово «нежно-розовый». Оно относилось всего лишь к цвету бланка или чему-то в этом роде, но Лоре представился засушенный цветок, еще источающий слабый аромат.

И хотя такие экзотичные посетители, как цыгане и ирландские батраки, пробуждали Лорино воображение, еще больше ее занимали обычные сельские жители, потому что она была лучше знакома с ними и их историями. Например, знала девушку, влюбленную в мужа своей сестры, которая вскрывала письма от него дрожащими руками; или старую мать, вот уже три года не имевшую вестей от сына, уехавшего в Австралию, но все равно ежедневно с надеждой являвшуюся на почту; или неотесанного рабочего, который спустя десять лет после женитьбы узнал, что у его жены есть незаконнорожденная шестнадцатилетняя дочь, страдающая от чахотки, и заявил: «Немедленно поезжай и привези ее домой, чтобы ходить за нею. Твое дитя – мое дитя, и твой дом – ее дом». Знала Лора семьи, которые еженедельно клали в сберегательный банк больше денег, чем получали жалованья, и другие семьи, которых забрасывали требованиями оплатить счета; знала, какой лондонский магазин поставляет наряды миссис Щеголихе и кто отправил посылку с дохлой мышью миссис Любопытный Нос. Но эти истории она никогда не сможет поведать полностью, без околичностей, из-за заявления, подписанного ею в присутствии сэра Тимоти.

А еще были личные переживания: моменты восторга при созерцании красоты; периоды религиозных сомнений и часы религиозных исканий; горькое разочарование, когда обнаруживалось, что некоторые люди не такие, какими представлялись, и угрызения совести из-за собственных недостатков. Лору часто печалили чужие беды, а иногда и свои. Случайно увиденная разложившаяся туша животного заставила ее несколько недель размышлять о бренности человеческого тела. Девочка стала смотреть с обожанием на одного немолодого джентльмена и вообразила, что это любовь. Если этот человек и обратил на нее внимание, то, должно быть, счел ее самой внимательной и услужливой работницей почты, какую он когда-либо встречал. Лора никогда не встречала его вне конторы. Она выучилась ездить на велосипеде, стала интересоваться модой, сформировала собственный вкус к чтению и написала много плохих стихов, которые именовала «поэзией».

Однако печатное слово столь часто описывало, как реагирует на жизнь чувствительный, наделенный богатым воображением подросток, что в данной книге не предполагается давать еще одно описание. Умственное и духовное развитие Лоры может быть интересно лишь тем, что оно показывает: люди подобного типа развиваются во многом сходно, как бы ни разнилась окружающая их обстановка.

Некоторые клиенты подъезжали к дверям почты верхом. Для таких были предусмотрены монтуар[40] и железный крюк в стене, чтобы привязывать поводья. Но крюк во внешкольное время использовался редко, потому что, если на лужке играли мальчишки, полдюжины из них тотчас бросались к всаднику с криками:

– Подержать вашу лошадку, сэр?

– Позвольте мне, сэр.

– Дайте я подержу!

И если лошадь не была, что называется, норовистой, верховой выбирал мальчишку повыше и покрепче, а потом награждал его за старания однопенсовой монеткой. В конторе препоручивший свою лошадь чужим заботам клиент то и дело подбегал к двери, чтобы посмотреть, «как там этот чертенок», и в тревоге старался побыстрее покончить с делами, однако ни один всадник не подумал отказать ребятам, предложившим свои услуги, ибо таков был обычай. Мальчишки считали эту работу и вознаграждение в один пенни своим законным правом.

В большинстве своем владельцами лошадей были джентльмены-фермеры со свежими, румяными лицами и непринужденными манерами, носившие франтовские