Плоды земли - Кнут Гамсун

усердно искал, он и так чуть не в точности знал, где это место, но не трогал его. Случаю было угодно, чтоб он не совсем уж напрочь выбросил его из головы, и вот на том месте стали собираться птицы, шумели сороки, каркали вороны, а немного погодя в головокружительной вышине появилась и пара орлов. Как будто сначала одна сорока увидела, как внизу что-то положили, и не хуже человека подняла крик, не в силах удержать про себя этой новости. Тогда и Аксель очнулся от своего равнодушия и только ждал удобного часа, чтоб прокрасться туда. Он нашел тельце, заваленное мхом и ветками, прижатыми двумя камнями: узел, завернутый в большую тряпку. С любопытством и страхом отогнул он материю; глаза закрыты, темные волосы, мальчик, ножки накрест – вот и все, что он увидел. Узел был мокрый, но уже начал просыхать, и видом походил на скомканное после стирки белье.

Аксель не мог оставить его вот так, сверху. В глубине души он, должно быть, побаивался за себя и за свою землю; он побежал домой за лопатой и выкопал ямку поглубже, но так как ручей был совсем рядом, в ямку просачивалась вода, пришлось перенести могилку повыше на пригорок. Во время работы страх, что Барбру придет и застанет его, исчез, наоборот, он не на шутку разозлился: пусть приходит, он заставит ее хорошенько завернуть и запеленать ребеночка, все равно, мертворожденный он или нет! Он отлично понимал, что потерял со смертью этого ребенка: ему грозит снова остаться на хуторе без помощницы, и это теперь-то, когда скотины прибавилось больше чем втрое. Сделайте одолжение, очень даже хорошо, если она придет! Но Барбру, наверно, догадалась, чем он занят, во всяком случае, она не появилась, и ему пришлось самому завернуть тельце и положить его в новую могилку. Сверху он заложил ямку дерном и тщательно убрал все следы, так что ничего не было заметно, кроме маленькой зеленой кочки средь кустов.

Вернувшись домой, он встретил на дворе Барбру.

– Где ты был? – спросила она.

Ожесточение его, видно, уже прошло, он ответил только:

– Нигде. А ты сама где была?

Но Барбру, похоже, уловила какое-то особенное выражение на его лице и, не сказав больше ни слова, скрылась в доме.

Он пошел за нею.

– Отчего это… – начал он и спросил напрямик: – Отчего ты перестала носить свои кольца? Что это значит?

Вероятно, она сочла за благо пойти на маленькую уступку, потому что улыбнулась и ответила:

– Ты такой сердитый, что прямо смешно! Но если тебе хочется, чтобы я снашивала кольца по будням, изволь! – С этими словами она достала кольца и надела на пальцы.

Но при виде глупого, довольного выражения на его лице она дерзко спросила:

– Ты еще чем-нибудь недоволен?

– Ничем я не недоволен, – ответил он. – Будь только такая, какой была раньше, все то время, как пришла. Только это я и хотел сказать.

– Не так-то легко постоянно быть одной и той же.

Он продолжал:

– Когда я покупал участок твоего отца, я думал, ты захочешь жить там: мы могли бы туда переехать. Что ты скажешь?

Ха, тут он проиграл; так и есть – боится потерять помощницу и остаться один на один со скотиной и хозяйством, она отлично это поняла.

– Да, ты уже говорил об этом, – холодно ответила она.

– Но не получил ответа.

– Ответа? – сказала она. – Слушать больше об этом не желаю!

Акселю казалось, что он и так сделал куда как много: разрешил семье Бреде жить в Брейдаблике и, хотя купил вместе с участком и весь урожай, свез к себе лишь несколько возов сена, а картошку и вовсе всю оставил семье. И хватает же у Барбру совести сердиться! Но ей все нипочем, точно глубоко оскорбленная, она спросила:

– Нам переехать в Брейдаблик, чтобы вся моя семья очутилась на улице?

Не ослышался ли он? Он сидел открыв рот, потом пробормотал что-то, словно готовясь к пространному ответу, но так ничего и не сказал.

– Разве они не переедут в село? – спросил он.

– Не знаю, – ответила она. – Может, ты им квартиру в селе нанял?

Акселю покуда не хотелось с ней препираться, но не мог он и смолчать, вот и сказал, что она удивляет его, немножко удивляет:

– Ты становишься все злее и сварливее, но ты ведь не всерьез говоришь.

– Что я говорю, я говорю всерьез, – ответила она. – И почему это мои родные не могли переехать сюда, скажи, пожалуйста? По крайней мере, мать помогала бы мне хоть сколько-нибудь. Но, по-твоему, у меня вовсе не так уж и много работы, чтоб мне нужна была помощница.

В этом, разумеется, была доля правды, но много было и несообразности; ведь семье Бреде пришлось бы жить в землянке, и куда бы тогда Аксель девал скотину? Куда она клонит, неужто совсем ума-разума лишилась?

– Вот что я скажу тебе, – промолвил он, – возьми лучше в помощь работницу.

– Это на зиму-то глядя, когда и без того дел меньше? Нет. Работницу надо было брать, когда в ней была нужда!

Опять она была отчасти права: когда она была беременна и больна, нужно было взять работницу. Но ведь Барбру никогда не мешкала на работе, все время оставалась такой же работящей и проворной, делала все, что нужно, и ни разу не обмолвилась насчет работницы. Но ей нужна была помощь.

– Ничего я не понимаю, – уныло сказал он.

Молчание.

Барбру спросила:

– Я слышала, ты поступишь на телеграф после отца?

– Как? Кто тебе сказал?

– Говорят.

– Да, – сказал Аксель, – может, и поступлю.

– Вот как.

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому, – ответила Барбру, – что ты отнял у моего отца дом, а теперь отнимаешь и хлеб.

Молчание.

Но тут уж Аксель не захотел больше уступать.

– Одно я тебе скажу, – воскликнул он, – не стоишь ты всего того, что я делаю для тебя и для твоих родных!

– Ну-ну, – сказала Барбру.

– Да, не стоишь! – крикнул он и хватил кулаком по столу. Потом встал.

– Не воображай, пожалуйста, что тебе удастся запугать меня! – завизжала она и подвинулась ближе к стене.

– Тебя запугаешь! – Он презрительно засопел. – Ну а теперь я всерьез хочу знать, что ты сделала с ребенком. Ты его утопила?

– Утопила?

– Да. Он был весь мокрый.

– А, так ты его видел? – вскричала она. – Ты ходил… – Она чуть не сказала «понюхать», но не посмела, не такой у него был вид, чтоб с ним можно было сейчас шутить. – Ты ходил смотреть?

– Я видел, что он побывал в воде.

– Да, – сказала она, – как