Росгальда - Герман Гессе

у меня цветущий, но от танцев я должен был понемножку отказаться. Да и все равно они ни к чему не вели, я все еще холостяк.

– Я надеюсь, вы на этот раз приехали присмотреть себе невесту.

– Нет, уж мое время прошло. Да и пришлось бы тогда навсегда распрощаться с милой Европой. Вы знаете, у меня есть родственники, и мало-помалу я превращаюсь в дядюшку из Америки. С женой я не посмел бы и показаться на родине.

В комнате фрау Верагут была приготовлена закуска, кофе и ликеры. Буркгардт рассказывал о морском путешествии, о каучуковых плантациях, о китайском фарфоре, и время летело незаметно. Художник вначале был молчалив и несколько подавлен, он не был в этой комнате уже много месяцев. Но все шло хорошо, и присутствие Отто, казалось, внесло в дом легкую, более радостную, более детскую атмосферу.

– Я думаю, моей жене пора отдохнуть, – сказал, наконец, художник. – Я покажу тебе твои комнаты, Отто.

Они простились и сошли вниз. Верагут приготовил для друга две комнаты и сам позаботился об их устройстве, сам расставил мебель и подумал обо всем, начиная с картин на стене и кончая подбором книг на полке. Над кроватью висела старая выцветшая фотография, забавно-трогательный снимок институтского выпуска семидесятых годов. Гость заметил его и подошел поближе, чтобы хорошенько рассмотреть.

– Господи Боже! – с изумлением воскликнул он, – да ведь это мы, все тогдашние, шестнадцать душ! Дружище, ты трогаешь меня. Я не видел этой штуки уже двадцать лет.

Верагут улыбнулся.

– Да, я подумал, что это позабавит тебя. Надеюсь, ты найдешь здесь все, что тебе нужно. Ты сейчас будешь раскладывать вещи?

Буркгардт удобно уселся на огромный, обитый по углам медью дорожный сундук и довольно осмотрелся.

– А здесь славно. А где твоя комната? Рядом? Или наверху?

Художник играл ручкой саквояжа.

– Нет, – небрежно сказал он. – Я живу теперь напротив, при мастерской. Я сделал к ней пристройку.

– Это ты должен мне потом показать… Но… ты спишь тоже там?

Верагут оставил саквояж и обернулся.

– Да, я сплю тоже там.

Буркгардт замолчал и немного подумал. Затем он вынул из кармана большую связку ключей и принялся греметь ими.

– Давай-ка, разложим вещи, а? Поди, позови мальчика, ему будет занятно посмотреть.

Верагут вышел и скоро вернулся с Пьером.

– Какие у тебя чудные сундуки, дядя Отто, я уже видел их. И сколько на них ярлыков! Я прочел несколько. На одном написано Пенанг. Что это такое, Пенанг?

– Это город в Индии, куда я иногда езжу. Ну-ка, открой вот это!

Он дал мальчику плоский зубчатый ключ и велел ему отпереть замки одного из сундуков. Затем он поднял крышку, и в глаза сейчас же бросилась лежавшая сверху вверх дном пестрая плоская корзина малайской плетеной работы. Он перевернул ее, освободил от бумаги и открыл: внутри, среди бумаги и тряпок, лежали чудеснейшие фантастические раковины, какие продаются в экзотических портовых городах.

Пьер получил раковины в подарок и совсем затих от счастия; за раковинами последовал большой слон черного дерева и китайская игрушка с причудливыми передвижными деревянными фигурами, и, наконец, пачка ярких светящихся китайских картинок с изображениями богов, чертей, королей, воинов и драконов.

Между тем, пока художник вместе с мальчиком дивился всем этим вещам, Буркгардт распаковал саквояж и разложил по местам домашние туфли, белье, щетки и тому подобные необходимые принадлежности. Затем он вернулся к обоим.

– Ну, вот, – весело сказал он, – на сегодня довольно работы. Теперь можно себе позволить и удовольствие. Пойдем сейчас в мастерскую?

Пьер поднял глаза и опять, как при встрече у автомобиля, с изумлением посмотрел на радостно-взволнованное и вдруг помолодевшее лицо отца.

– Ты такой веселый, папа, – одобрительно заметил он.

– Да, детка, – подтвердил Верагут.

Но его друг спросил:

– А разве он всегда не такой веселый?

Пьер смущенно переводил взор от одного к другому.

– Не знаю, – неуверенно ответил он, но сейчас же засмеялся и решительно сказал – Нет, такой веселый ты не был еще никогда.

Он схватил свою корзинку с раковинами и выбежал из комнаты. Отто Буркгардт взял друга об руку и вышел вслед за мальчиком. Они прошли через парк и подошли к мастерской.

– Да, видно, что здесь пристроено, – сейчас же заметил Отто, – но очень мило. Когда ты это сделал?

– Кажется, года три тому назад. Мастерскую я тоже увеличил.

Буркгардт осмотрелся.

– Озеро восхитительно! Надо будет вечером выкупаться. У тебя здесь чудесно, Иоганн. Но теперь я хочу посмотреть мастерскую. Есть у тебя там новые картины?

– Немного. Но одну – я ее кончил только позавчера – ты должен посмотреть. Мне кажется, что она хороша.

Верагут открыл двери. Высокая комната была празднично чиста, пол только что вымыт, и все убрано. В средине одиноко стояла новая картина. Они молча остановились перед ней. Холодная и сырая, тяжелая атмосфера пасмурного, дождливого утра стояла в противоречии с ярким светом и жарким, согретым солнцем воздухом, вливавшимся в открытую дверь.

Они долго смотрели на картину.

– Это последнее, что ты сделал?

– Да. Сюда нужна другая рама, остальное все закончено. Тебе нравится?

Друзья испытующе заглянули друг другу в глаза. Высокий и сильный Буркгардт с здоровым лицом и теплыми, жизнерадостными глазами стоял, как большой ребенок, перед маленьким художником с преждевременно поседевшими волосами, осунувшимся лицом и суровым взглядом.

– Это, может быть, твоя лучшая картина, – медленно сказал гость. – Я видел также брюссельские и те две, что в Париже. Я не поверил бы этому, но за эти несколько лет ты еще пошел вперед.

– Я очень рад. Я тоже это думаю. Я был довольно прилежен, и иногда мне кажется, что прежде я, в сущности, был только дилетантом. Работать как следует я научился поздно, но теперь я вполне овладел этим искусством. Дальше я уж не пойду, лучше вот этого я уж не могу ничего сделать.

– Я понимаю. Ну, ты уж и так достаточно знаменит, даже на наших старых восточно-азиатских пароходах мне случалось слышать о тебе. Можешь себе представить, как я был горд. Ну, а как тебе нравится быть знаменитостью? Твоя слава тебя радует?

– Радует – нельзя сказать. Мне она кажется в порядке вещей. Есть два, три, четыре художника, которые, может быть, представляют собой большие величины и могут дать больше меня. К совсем великим я себя не причислял никогда, и то, что об этом говорят всякие писаки, конечно, ерунда. Я могу требовать, чтобы меня принимали всерьез, и так как это делают, то я доволен. Все остальное – газетная слава или денежный вопрос.

– Да, пожалуй. Но