Вдали от обезумевшей толпы. В краю лесов - Томас Гарди

удары насмерть. Ну а сейчас я покажу вам нечто более интересное – это будут свободные упражнения, все выпады и режущие и колющие пехоты и кавалерии, все вместе вперемешку, и с такой молниеносной быстротой, что тут уже не думаешь о правилах, а только управляешь инстинктом, вернее, помогаешь ему. Вы мой противник, и единственная разница по сравнению с настоящей войной в том, что мой удар всякий раз будет миновать вас на волосок, на два. Но только чур не дергаться, не увертываться ни в коем случае.

– Не буду, не беспокойтесь, – не дрогнув, отвечала она.

Он показал ей место примерно в ярде от себя. Батшеба с ее смелой натурой уже начала входить во вкус этой игры, с удовольствием предвкушая новые, неизведанные ощущения.

Она стала туда, куда ей указал Трой, лицом к нему.

– Сейчас, чтобы проверить, хватит ли у вас смелости выдержать то, что я собираюсь проделать, я подвергну вас предварительному испытанию.

Он взмахнул саблей, и она только успела увидеть, как острие клинка, сверкнув, метнулось к ее левому боку, чуть повыше бедра, затем в ту же секунду выскочило справа, как будто меж ее ребер, по-видимому, пронзив ее насквозь. В третий раз она увидела эту же саблю не окровавленную, чистую, в руке Троя, он держал ее острием вверх (в позиции «оружие подвысь»). Все это произошло молниеносно.

– Ах! – вскрикнула она в ужасе, схватившись за бок. – Вы меня пронзили? Нет, не пронзили. Что же вы такое сделали?

– Я не коснулся вас, – невозмутимо ответил Трой. – Это просто такой прием. Сабля прошла за вашей спиной. Но вы не боитесь, нет? Потому что, если вы боитесь, я не могу этого делать. Даю вам слово, что я не только не нанесу вам ни малейшей царапины, но даже ни разу не задену вас.

– Мне кажется, я не боюсь. Вы уверены, что не заденете меня?

– Абсолютно уверен.

– А сабля у вас очень острая?

– Да нет, только стойте неподвижно, как статуя. Начинаю.

И в тот же миг на глазах у Батшебы все преобразилось. Слепящие блики от низких закатных лучей замелькали кругом, наверху, впереди, скрыли из глаз небо, землю – и не осталось ничего, кроме этих чудесных, огненных спиралей сверкающего клинка Троя, который как будто был сразу везде и нигде. Эти огненные вспышки сопровождались каким-то гулом, похожим на свист, который тоже слышался сразу со всех сторон. Словом, Батшеба очутилась в сверкающем куполе света, наполненном свистом, словно вокруг нее сомкнулся свод небес, где кружился рой метеоров.

С тех пор как сабля с широким клинком стала у нас национальным оружием, никогда искусство владения ей не достигало такой виртуозности, как сегодня в руках Троя, и никогда еще ему не случалось быть в таком ударе, как в этот закатный час, среди папоротников, наедине с Батшебой.

Чтобы воздать должное изумительной точности его ударов, можно без преувеличения сказать, что, если бы клинок его сабли оставлял нестираемый след всюду, где он рассекал воздух, пространство, оставшееся нетронутым, повторило бы в своих очертаниях точь-в-точь фигуру Батшебы.

За сверкающими снопами лучей этой aurora militaris Батшеба смутно различала алый рукав Троя на его вытянутой руке, от которой, словно от звенящей струны арфы, содрогался и стонал воздух, а дальше – самого Троя, почти все время лицом к ней; только изредка, при выпаде со спины, он становился к ней вполоборота, но все так же не сводил с нее глаз и, в напряженном усилии сжав губы, зорко соразмерял каждый взмах с очертаниями ее фигуры; но вот движения его стали замедляться, и она начала различать каждое в отдельности. Свист клинка прекратился, и все кончилось.

– У вас прядка волос выбилась, надо подобрать ее, – сказал он, прежде чем она успела опомниться. – Постойте-ка, я сделаю это за вас.

Серебряная дуга мелькнула справа от ее головы, и сабля опустилась, маленький локон упал на землю.

– Молодцом держитесь! – похвалил Трой. – Даже не пошевельнулись. Для женщины просто удивительно.

– Это потому, что я не успела испугаться. Но вы же испортили мне прическу!

– А ну, еще раз!

– Нет, нет, я боюсь, правда же, я вас боюсь! – воскликнула она.

– Я не коснусь вас, не задену даже ваших волос. Я только убью гусеницу, которая сидит на вас. Итак: смирно!

В самом деле, гусеница, по-видимому сползшая с папоротника, расположилась отдохнуть на лифе ее платья. Батшеба увидела сверкнувшее острие клинка, направленное на ее грудь – и уже вонзающееся в нее. Она закрыла глаза в полной уверенности, что это конец. Потом, чувствуя, что ничего не происходит, открыла их.

– Вот она, смотрите, – сказал сержант, протягивая к ней саблю острием вверх. На самом конце острия повисла гусеница.

– Но это прямо колдовство! – вскричала потрясенная Батшеба.

– Нет, просто ловкость. Клинок был направлен вам на грудь, туда, где сидела гусеница, но вместо того, чтобы пронзить вас, я отдернул его в какой-нибудь тысячной дюйма от вашего тела.

– Но как вы могли отсечь у меня прядь волос неотточенным лезвием?

– Неотточенным! Да эта сабля как бритва. Смотрите!

Он провел лезвием по своей ладони, потом поднес его к ее глазам и показал тоненький срезок кожи, приставший к стали.

– Но ведь вы с самого начала сказали, что она тупая и не может меня поранить.

– Я сказал так, чтобы вы стояли смирно… чтобы я мог быть спокоен за вас. Я рисковал вас задеть, если вы дернетесь, вот я и решил схитрить, чтобы избежать этого риска.

Батшеба передернулась.

– Я была на волосок от смерти и даже не подозревала этого.

– Вернее, вы двести девяносто пять раз были на полдюйма от того, чтобы быть освежеванной заживо.

– Как это жестоко с вашей стороны!

– И тем не менее вы были в полной безопасности. Мой клинок никогда не ошибается.

И Трой вложил саблю в ножны.

Взволнованная всем, что она испытала, и сама не своя от нахлынувших на нее противоречивых чувств, Батшеба в изнеможении опустилась на мох.

– Теперь я должен проститься с вами, – тихо сказал Трой. – И я позволю себе взять вот это на память о вас.

Она увидела, как он нагнулся и подобрал в траве маленький локон, который он отсек от ее непокорных вьющихся волос; он обмотал его вокруг пальца, расстегнул на груди пуговицу мундира и бережно спрятал локон во внутренний карман.

Она не могла ни остановить его, ни удержать. Она уже была не в силах противостоять ему. Так человек, обрадовавшись живительному ветру, бросается ему навстречу и вдруг, обессилев от его бешеного