Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

половиц в комнате стоял приятный смолистый запах, к нему примешивался запах эфира, который Эндрю использовал при работе. Здесь Кристин сидела с шитьем или вязаньем, пока Эндрю работал за столом. Согнувшись над микроскопом, он совершенно забывал о ней, но она была тут и поднималась с места ровно в одиннадцать часов:

– Пора ложиться.

– Ох, уже! – восклицал он, близоруко щурясь на нее из-за окуляра. – Ты ступай наверх, Крис. Я приду через минуту.

– Эндрю Мэнсон, если ты полагаешь, что я пойду наверх одна… в моем положении…

Последняя фраза превратилась у них в излюбленную поговорку. Оба шутя употребляли ее при всяком удобном случае, разрешая ею все споры. Эндрю не в силах был противостоять ей. Он вставал смеясь, потягивался, убирал стекла и препараты.

В конце июля сильная вспышка ветряной оспы в Эберло прибавила ему работы, и третьего августа у него оказался особенно длинный список больных, которых нужно было навестить, так что он начал обход сразу после утреннего амбулаторного приема, а в четвертом часу дня, когда он поднимался по дороге к «Вейл Вью», утомленный, торопясь поесть и выпить чая, так как сегодня пропустил завтрак, он увидел у ворот своего дома автомобиль доктора Луэллина.

Присутствие здесь этого неподвижного предмета заставило Эндрю внезапно вздрогнуть и поспешить к дому. Сердце его сильно забилось от мелькнувшего подозрения. Он взбежал по ступеням крыльца, рванул входную дверь и в передней наткнулся на Луэллина. С нервной стремительностью посмотрев ему в лицо, он проговорил, заикаясь:

– Привет, Луэллин. Я… я не ожидал увидеть вас здесь так скоро.

– Да, и я тоже, – ответил Луэллин.

Эндрю улыбнулся:

– Так почему же?..

От волнения он не мог найти других слов, но вопросительное выражение его веселого лица говорило достаточно ясно.

Но Луэллин не улыбнулся в ответ. После очень короткого молчания он сказал:

– Пройдемте сюда на минутку, мой дорогой. – Он потянул Эндрю за собой в гостиную. – Мы все утро пытались вас разыскать.

Поведение Луэллина, его нерешительный вид, непонятное сочувствие в голосе пронизали Эндрю холодом. Он пролепетал:

– Что-нибудь случилось?

Луэллин посмотрел в окно, на мост, словно ища самых осторожных, добрых слов для объяснения. Эндрю не мог больше выдержать. Он едва дышал, ему давила сердце жуткая неизвестность.

– Мэнсон, – начал Луэллин мягко, – сегодня утром… когда ваша жена проходила по мосту, одна гнилая доска сломалась. С ней все благополучно, вполне благополучно. Но, к сожалению…

Эндрю понял все раньше, чем Луэллин закончил. Острая боль резанула его по сердцу.

– Вам, может быть, будет приятно знать, – продолжал Луэллин тоном спокойного сострадания, – что мы сделали все необходимое. Я сразу же приехал, привез сестру из больницы, и мы пробыли здесь весь день…

Наступило молчание. Эндрю всхлипнул раз, потом другой, третий. Закрыл лицо рукой.

– Полноте, дорогой друг, – уговаривал его Луэллин. – Кто мог предвидеть такой случай? Ну, прошу вас, перестаньте. Подите наверх и утешьте жену.

С опущенной головой, держась за перила, Эндрю пошел наверх. Перед дверью спальни он остановился, едва дыша, потом, спотыкаясь, вошел.

XIV

К 1927 году у доктора Мэнсона в Эберло была уже достаточно солидная репутация. Практика у него была не слишком большая, список пациентов численно не очень увеличился с тех первых тревожных дней его появления в городе. Но каждый человек из этого списка глубоко верил в своего доктора. Он прописывал мало лекарств. Он имел даже неслыханную привычку отговаривать больных принимать лекарства, но уж если он какое-нибудь лекарство рекомендовал, то прописывал его в потрясающих дозах. Нередко можно было видеть, как Гедж, горбясь, шел через приемную с каким-нибудь рецептом в руках.

– Как это понять, доктор Мэнсон? Шестьдесят гран бромистого калия Эвану Джонсу! А в фармакопее указана доза в пять гран!

– Ваша фармакопея – тот же «Сонник тети Кэти». Приготовьте шестьдесят, Гедж. Вы же сами рады отправить Эвана Джонса на тот свет.

Но Эван Джонс, эпилептик, на тот свет не отправился. Неделю спустя припадки стали реже, и его видели гуляющим в городском парке.

Комитет должен был бы особенно ценить доктора Мэнсона, так как он выписывал лекарств, за исключением экстренных случаев, вдвое меньше, чем всякий другой врач. Но, увы, Мэнсон обходился комитету втрое дороже, так как требовал постоянно другого рода затрат, и часто из-за этого между ним и комитетом шла война. Он, например, выписывал вакцины и сыворотки – разорительные вещи, о которых, как с возмущением заявлял Эд Ченкин, никто раньше здесь и не слыхивал. Раз Оуэн, защищая Мэнсона, привел в пример тот зимний месяц, когда Мэнсон с помощью вакцины Борде и Женгу прекратил свирепствовавшую на его участке эпидемию коклюша, в то время как все остальные дети в городе погибали от него, но Эд Ченкин возразил:

– Откуда вы знаете, что помогли именно эти новомодные затеи? Когда я хорошенько взялся за вашего доктора, он сам сказал, что это никто не может знать наверняка.

У Мэнсона было много преданных друзей, но были и враги. Некоторые члены комитета не могли ему простить его вспышки, тех рожденных душевной мукой слов, которые он бросил им в лицо три года назад на заседании после случая с мостом. Они, конечно, жалели и его, и миссис Мэнсон, понесших такую тяжелую потерю, но не считали себя виноватыми. Комитет никогда ничего не делает второпях! Оуэн тогда был в отпуске, а Лен Ричардс, заменявший его, занят был новыми домами на Поуис-стрит. Значит, обвинять комитет было просто нелепо.

За это время Эндрю имел много стычек с комитетом, так как упрямо желал идти своей дорогой, а комитету это не нравилось. К тому же против него были клерикалы. Жена его часто ходила в церковь, его же там никогда никто не видывал (на это первый указал доктор Оксборроу), и передавали, будто он смеялся над идеей крещения путем погружения в воду. Среди пресвитериан у Эндрю был смертельный враг – такая важная особа, как сам преподобный Эдуал Перри, пастор Синайской церкви.

Весной 1926 года достойный Эдуал, недавно женившийся, поздно вечером бочком вошел в амбулаторию Мэнсона с миной ревностного христианина, но вместе с тем и с вкрадчивой любезностью светского человека.

– Как поживаете, доктор Мэнсон? Я зашел случайно, проходя мимо… Собственно, я постоянный пациент доктора Оксборроу, ведь он принадлежит к моей пастве, и, кроме того, Восточная амбулатория, где он принимает, у нас под рукой… Но вы, доктор, такой во всех отношениях передовой человек, вы, так сказать, в курсе всего нового, и мне бы хотелось… Я, конечно, уплачу вам за это приличный гонорар, – что бы вы мне посоветовали… –