Свадьба за свадьбой - Шервуд Андерсон

предпринять все необходимые меры в связи с продажей фабрики — вот получишь с этого деньги и можно будет двигаться дальше, строить планы на свою собственную жизнь. В такую минуту никак нельзя быть несмышленым ребенком, который сидит на кровати и рыдает.

А еще в столь трагическую минуту жизни никак нельзя внезапно прыснуть со смеху, когда служанка войдет. Почему от звука решительных шагов Кэтрин ей хочется и плакать, и смеяться одновременно? «Солдаты решительно продвигаются через открытое пространство по направлению к противнику. Пока не увидите белки их глаз…» Глупые мысли. Глупые слова отплясывают в мозгу. Я не хочу ни плакать, ни смеяться. Я хочу держаться с достоинством.

В Джейн Уэбстер происходила напряженная борьба, и теперь уже никакого достоинства не осталось в ней — только борьба за то, чтобы прекратить плакать навзрыд, за то, чтобы не прыснуть со смеху, за то, чтобы быть готовой встретить служанку Кэтрин с подобающим достоинством.

Шаги приближались, и борьба становилась все более напряженной. Теперь она снова сидела на кровати очень прямо, и снова тело ее раскачивалось взад-вперед. Кулаки, крепко сжатые и твердые, снова колотили по ногам.

Как и все люди, Джейн тратила жизнь на то, что разыгрывала спектакли о себе и своей жизни. Ты занимаешься этим в детстве, потом — когда ты уже юная девушка, школьница. У тебя внезапно умирает мать, или выясняется, что ты больна какой-нибудь ужасной болезнью и сама вот-вот умрешь. Все собираются у твоего смертного одра, все потрясены тем спокойным достоинством, с каким ты принимаешь свою участь.

Или возьмем опять этого юношу, который улыбнулся тебе на улице. Может быть, этот нахал и увидел-то в тебе всего лишь ребенка? Что ж, ну и прекрасно. Вот, допустим, вы оба, вы вместе оказались в затруднительном положении — то-то мы посмотрим, кто поведет себя с бо́льшим достоинством.

Во всей этой ситуации было что-то ужасное. В конечном счете Джейн чувствовала, что в ней это есть — склонность воспринимать жизнь чересчур цветисто. Конечно же ни одна из знакомых ей молодых женщин никогда не оказывалась в подобном положении. И хотя еще никто ничего не знал о произошедшем, глаза всего города уже были устремлены на нее, а она просто сидела на кровати в темноте и ревела, как маленькая.

И она начала хохотать, отрывисто, истерически, а потом смех оборвался, и его снова сменили громкие рыдания. Служанка Кэтрин подошла к двери в ее спальню, но не постучала, не дала Джейн возможности подняться и встретить ее с достоинством — она просто взяла и вошла. Пробежала через комнату и опустилась на колени рядом с кроватью Джейн. Этот ее порыв загасил в Джейн стремление быть величественной леди, по крайней мере на эту ночь. Эта импульсивная поспешность роднила Кэтрин с чем-то таким, что было частью и ее собственной истинной сущности. Две потрясенные женщины, настигнутые бедой, были глубоко взбудоражены какой-то внутренней бурей и ухватились друг за друга в темноте. Какое-то время они оставались так, на кровати, обнявшись.

Значит, не такая уж Кэтрин решительная и сильная. И бояться ее нечего. Эта мысль принесла Джейн бесконечное облегчение. Она все еще плакала. Теперь, даже если бы Кэтрин вскочила на ноги и принялась расхаживать туда-сюда, Джейн и то не пришло бы в голову, что от ее твердых решительных шагов шатается дом. Окажись Кэтрин на месте Джейн Уэбстер, она, быть может, тоже не сумела бы подняться с кровати и рассказать обо всем произошедшем хладнокровно, со спокойным достоинством. Как знать: вдруг она тоже обнаружила бы, что не в состоянии сдерживать желание одновременно плакать и хохотать что есть мочи. Что ж, не такая уж она и страшная, не такая уж сильная, решительная и страшная, в конце концов.

Младшая женщина, тело которой в темноте прижималось к более крепкому телу старшей, испытывала неуловимое, сладостное чувство, что тело этой другой женщины питает, оживляет ее. Она даже уступила желанию протянуть руку и коснуться щеки Кэтрин. У старшей женщины была большая грудь, и на нее можно было лечь, как на подушку. Какое утешение — сидеть с нею рядом в этом безмолвном доме.

Джейн перестала плакать и внезапно почувствовала, что устала и немного замерзла.

— Пойдем отсюда. Пойдем вниз, в мою комнату, — сказала Кэтрин.

Неужели она знает о том, что случилось в той, другой спальне? Было ясно, что знает. А значит, это и впрямь случилось. Сердце Джейн замерло, тело затряслось от страха. Она стояла в темноте рядом с кроватью и упиралась рукой в стену, чтобы не упасть. Конечно, она говорила себе, что мать выпила яд и покончила с собой, но где-то в глубине души она не верила в это, не позволяла себе верить.

Кэтрин отыскала пальто и набросила его Джейн на плечи. Как странно, что стоит такой холод, ведь ночь сравнительно теплая.

Две женщины вышли из комнаты в коридор. В ванной в конце коридора горела лампа, дверь была оставлена открытой.

Джейн закрыла глаза и прижалась к Кэтрин. То, что ее мать покончила с собой, больше не вызывало никаких сомнений. Теперь это было настолько ясно, что и Кэтрин знала об этом. Перед глазами Джейн, в театре ее воображения, вновь разыгрывалась драма самоубийства. Вот мать стоит перед маленьким шкафчиком, подвешенным к стене в ванной. Она приподнимает лицо, и его заливает свет сверху. Одной рукой она упирается в стену, чтобы не дать телу упасть, в другой держит бутылку. Лицо, приподнятое к свету, бледно мучнистой белизной. За долгие годы сосуществования это лицо стало хорошо знакомо Джейн, и в то же время оно казалось теперь удивительно незнакомым. Глаза закрыты, под глазами красные мешочки отечной плоти. Размякшие губы приоткрыты, из уголка рта по подбородку стекает красновато-коричневая струйка. Несколько капель коричневой жидкости упало на белую ночную рубашку, остались пятна.

Тело Джейн колотила дрожь.

— Как холодно стало в доме, Кэтрин, — проговорила она и открыла глаза.

Они дошли до лестницы, с этого места можно заглянуть прямо в ванную. На полу постелен серый банный коврик, на который обронили коричневую бутылочку. Женщина, проглотившая ее содержимое, наступила на бутылочку своей тяжкой ногой, когда