Фиеста (И восходит солнце) - Эрнест Миллер Хемингуэй

как переключал внимание быка со своей фигуры на фланель. Им больше нравился Бельмонте, подражавший самому себе, или Марсьял, подражавший Бельмонте. В ряду за нами было трое таких недовольных.

– Чего он этого быка боится? Бык такой тупой, что идет только на ткань.

– Молодой еще матадор. Не выучился.

– Но перед этим он вроде отлично владел плащом.

– Наверно, занервничал.

В центре арены Ромеро, один на один с быком, продолжал свою тактику, приближаясь настолько, чтобы бык отчетливо видел его, предлагая ему себя, все ближе и ближе, так близко, чтобы бык, тупо смотревший на него, уверился, что он от него никуда не денется, и еще ближе, пока бык не бросался на него, и тогда, не дав рогам достать себя, он подставлял быку красную ткань, совершая едва уловимый рывок, так оскорблявший взыскательный вкус биаррицких знатоков корриды.

– Сейчас убьет его, – сказал я Бретт. – Бык еще силен. Он не вымотался.

В центре арены Ромеро, стоя в профиль перед быком, извлек шпагу из складок мулеты, встал на цыпочки и нацелил клинок. Бык и Ромеро ринулись друг на друга. Левой рукой Ромеро набросил мулету на морду быку, лишив его зрения, и вонзил шпагу, выставив вперед левое плечо меж рогов быка, и на какой-то миг слился с ним: Ромеро возвышался над быком, высоко подняв правую руку, туда, где эфес шпаги вошел между бычьих плеч. Затем группа распалась. С легким рывком Ромеро отступил и встал с поднятой рукой, лицом к быку, рукав рубашки разорвался, и белая ткань полоскалась по ветру, а бык, с красным эфесом шпаги, зажатым между плеч, поник головой и шатался.

– Вот и готово, – сказал Билл.

Ромеро стоял достаточно близко к быку, чтобы тот его видел. Держа руку поднятой, он что-то сказал быку. Бык подобрался, затем голова его выдвинулась вперед, он стал заваливаться и внезапно повалился кверху ногами.

Ромеро взял шпагу и, держа ее клинком вниз, с мулетой в другой руке, прошел через арену и, встав напротив президентской ложи, кивнул, выпрямился, подошел к баррере и отдал шпагу с мулетой.

– Плохой бык, – сказал оруженосец.

– Заставил меня попотеть, – сказал Ромеро.

Он утер лицо. Оруженосец протянул ему кувшин с водой. Ромеро вытер губы. Ему было больно пить из кувшина. На нас он не взглянул.

У Марсьяла день удался. Когда вышел последний бык Ромеро, ему еще аплодировали. Это был тот самый бык, что на утреннем прогоне забодал насмерть человека.

С первым быком Ромеро его побитое лицо бросалось в глаза. Что бы он ни делал. Этому способствовала вся его сосредоточенность на неуклюже-обходительной работе с быком, который плохо видел. Стычка с Коном не поколебала его духа, но лицо его было разбито, и тело болело. Теперь он стирал все это. Каждое его действие с быком понемногу стирало вчерашнее. Бык был хороший, большой и с рогами, он легко и уверенно двигался и бросался. В нем было все то, чего Ромеро хотел от быков.

Когда он закончил работу с мулетой и был готов убить быка, зрители воспротивилась. Они считали, что убивать быка еще рано, что коррида должна продолжаться. И Ромеро продолжил ее. Он словно давал наглядный урок по корриде. Все пассы он объединял, все завершал и делал всё медленно, размеренно и плавно. Без всяких фокусов и мистификаций. Без всяких выкрутасов. И каждый пасс, достигая своей кульминации, отзывался в тебе внезапной болью. Зрители хотели, чтобы это никогда не кончалось.

Бык стоял, как вкопанный, и пора было его убить. Ромеро убил его прямо под нами. Убил не так, как его вынудил прошлый бык, а как он сам хотел. Он встал в профиль прямо напротив быка, извлек шпагу из складок мулеты и нацелил клинок. Бык следил за ним. Ромеро что-то сказал быку и притопнул одной ногой. Бык бросился вперед, и Ромеро ждал его броска, опустив мулету, нацелив клинок, твердо стоя на ногах. Затем, не сделав ни шага, он слился с быком, шпага вонзилась меж бычьих плеч, бык последовал за фланелью, исчезнувшей, когда Ромеро чисто ушел влево, и все было кончено. Бык попытался двинуться вперед, ноги его стали заплетаться, он растерянно качнулся из стороны в сторону, затем опустился на колени, и старший брат Ромеро склонился над ним и всадил короткий нож в бычью шею у основания рогов. С первого раза он не попал, и всадил нож снова. Бык завалился, содрогнулся и застыл. Брат Ромеро с ножом в руке, держась другой рукой за рог, поднял взгляд на президентскую ложу. Над всеми рядами замахали платками. Президент глянул вниз из ложи и тоже замахал платком. Брат отрезал потрепанное черное ухо мертвого быка и засеменил с ним к Ромеро. Бык лежал на песке тяжелой черной тушей, вывалив язык. Со всех сторон арены к нему бросилась ребятня. Окружив быка, они принялись приплясывать.

Ромеро принял ухо от брата и поднял его в направлении президента. Президент кивнул, и Ромеро приблизился к нам, опережая толпу. Он прислонился к баррере и протянул ухо Бретт. С кивком и улыбкой. Его окружила толпа. Бретт расправила плащ.

– Понравилось? – спросил Ромеро.

Бретт ничего не ответила. Они смотрели друг на друга и улыбались. Бретт держала в руке бычье ухо.

– Не измажься кровью, – сказал Ромеро и усмехнулся.

Его хотела толпа. Несколько ребят прикрикнули на Бретт. Вся толпа состояла из ребят, танцоров и выпивох. Ромеро развернулся и попробовал пробраться сквозь толпу. Его окружили и стали поднимать на руки, пытаясь посадить себе на плечи. Он кое-как выкрутился и побежал в окружении толпы к выходу. Он не хотел, чтобы его несли на плечах. Но его схватили и подняли. Ему это не нравилось, ноги его торчали в разные стороны, и все тело болело. Его подняли и побежали к воротам. Он положил руку кому-то на плечо. И оглянулся на нас, как бы извиняясь. Бежавшая толпа вынесла его за ворота.

Мы втроем вернулись в отель. Бретт прошла наверх. Мы с Биллом зашли в нижнюю столовую, поели крутых яиц и выпили несколько бутылок пива. Спустился Бельмонте в обычной одежде со своим импресарио и еще двумя мужчинами. Они уселись за соседним столиком и стали есть. Бельмонте почти не ел. Они уезжали семичасовым поездом в Барселону. Бельмонте был одет в синюю полосатую рубашку и темный костюм, и ел яйца всмятку. Другие ели с аппетитом. Бельмонте не разговаривал. Только отвечал на вопросы.

Билл устал после корриды. Как и я. Мы оба воспринимали корриду очень серьезно. Мы сидели и ели яйца,