Перед стеной времени - Эрнст Юнгер

да, то вторгается ли в наш мир так понимаемая новая эпоха со своими правилами и стандартами?

Прежде, во времена расцвета предсказательных практик, в подобной ситуации был бы предпринят тщательный поиск соответствующих признаков. Тогда всякое изменение, особенно связанное с небесными телами, рассматривалось не изолированно. В дальнейшем способность к подобному взгляду стала утрачиваться. В естествознании теории гармонического характера уступили дорогу стремительно наступающей механике, и поэтому такие великие труды, как «Космос» Гумбольдта, сегодня уже невозможны.

Жизнь обитает в доме мира. Геологические эпохи составляют анфиладу, по которой она проходит, – череду залов, границы между которыми могут вычленяться или не вычленяться. На различном восприятии этих границ основываются теории катастроф с одной стороны и эволюционные теории – с другой. И те, и те «правильны». Постель жизни временами превращается из места отдыха в прокрустово ложе, на котором не только меняется внешний вид явлений, но и приносятся в жертву органы. Поэтому всякий обобщающий труд по биологии должен учитывать геологическую ситуацию. Так было всегда. Главной работе Ламарка предшествовали одиннадцать томов «Метеорологического ежегодника», а знаменитый спор между Кювье и ламаркистом Жоффруа Сент-Илером, который состоялся в 1830 году и за которым увлеченно следил Гёте, велся на основании геологических предпосылок.

Теории катастроф имеют силу при любых обстоятельствах. Но Кювье, ища в палеонтологическом спектре полные разломы и воссоздания с нуля, рассматривал, очевидно, слишком короткие промежутки времени. Вероятнее всего, здесь были бы более уместны индийские масштабы, эпохи немыслимой протяженности.

Достовернее выглядит теория частичных катастроф – таких, которые затрагивали не все живое, а лишь некоторые виды и регионы, вследствие чего, однако, общая картина жизни и ее стиль все же менялись. Чаще всего таким катастрофам приписывается вулканический характер, хотя порой они действуют почти незримо – как, например, малейшие отклонения Гольфстрима от своего пути.

106

В самом слове «катастрофа»[79] зафиксирован тот факт, что человек гораздо острее воспринимает ту сторону жизненного переворота, которая ассоциируется у него с концом, со смертью, чем то, что ее уравновешивает, а именно вступление в мир чего-то нового.

Но и здесь работает закон сохранения энергии. Судя по всему, появление и распространение новых типов неизменно сопряжено с более или менее очевидными катастрофами, которые открывают для них дверь. Слои земли свидетельствуют об этом с отчетливостью картинок из детской книжки. При нынешнем развитии методов датирования то же самое должно быть очевидно и из научных сведений. Генеалогические древа, выстраиваемые сегодняшними зоологией и антропологией, отличаются от прежних. Ветви уже не расходятся ровными линиями, а то утолщаются, то утончаются, то отмирают. Эти схемы похожи на самшитовые деревья, гротескно подстригаемые садовниками. Они указывают на разрезы.

Такое расширение и такое сжатие, часто взрывообразные, трудно представить себе вне генеалогического обрамления. Struggle for life[80] играет здесь второстепенную роль, это всего лишь симптом. На первом месте позиционное преимущество. Если в результате повышения средней температуры на несколько градусов в Норвегии и на острове Огненная Земля вырастут пальмы, а на полюсах зацветет миндаль, обнаружатся не только ботанические, но и зоологические, а также этнические изменения, которые не просто суммируются: они создадут новую гармонию, новый стиль мира. Белые и черные историки оценят этот процесс по-разному.

Можно предположить, что у самой жизни еще есть ответ для крайних случаев, есть резервы. Мы находим ее в пустынях, в кипящих источниках, по краям ледников. Уничтожение органических форм жизни не может быть концом всего. Вселенная продолжит жить.

107

Связь жизни с геологической колыбелью, чувство Земли (Sinnder Erde) – как и большинство самых ценных подарков, это родство остается почти незаметным для нас, ощущаясь только в корнях. Оно – наша бессознательная родина, находящая воплощение в поэзии, а среди наук признаваемая лишь теми, которые появились недавно, такими как геополитика и геопсихология. Впрочем, вероятно, подобные влияния бывают тем сильнее, чем меньше обсуждаются.

На известковых почвах развивается иная жизнь, нежели на первичных породах. Там другие леса, другая вода, другие ветры. Общеизвестно, что вино и культ взаимосвязаны, но есть и другие связи, о которых так часто не вспоминают. И не нужно. Чувство Земли как здоровье: находится в лучшем состоянии, когда о нем не говорят.

Так было до недавнего времени. Теперь же появилось своего рода сознание, особое беспокойство, связанное с геологическими явлениями. Даже в этом отношении человек теряет ощущение защищенности. Кажется, будто он перестал доверять своей старой матери.

Объясняя такую перемену развитием измерительной техники, мы перевернули бы ситуацию с ног на голову. Появление усовершенствованных измерительных приборов является не причиной, а следствием возникшего беспокойства, попыткой придать ему упорядоченную форму. Оно уже давно наблюдается у натур тонко организованных, мантически одаренных, чутких к духу Земли. Можно сказать, что Ницше вел сейсмографическое существование в отношении почв, которых избегал или, наоборот, искал. Также нельзя не упомянуть Гёте: из воспоминаний Эккермана нам известно, что 13 ноября 1823 года он провидел землетрясение в Мессине. В 1902 году, когда вулкан Монтань-Пеле в считаные секунды убил горящим газом двадцать тысяч человек, Леон Блуа усмотрел в этом указующий перст, первое зримое звено цепи трагических событий. Его манера формулирования подобных наблюдений в высшей степени парадоксальна и desobligeante[81], что озадачивает и отталкивает читателя. Такое чтение требует особой благорасположенности.

Геологическое беспокойство само по себе значит больше, чем те объективные явления, с которыми оно связано. Оно им предшествует. Здесь мы видим ту же ситуацию, что и с археологическими находками, которые неслучайны: прежде чем осуществиться, они переживаются на другом уровне. И при раскопках, и в отношении геологического беспокойства аппаратура выполняет лишь функцию щупальцев. Гёте отмечал, что «микроскопы и телескопы, по сути, смущают чистый человеческий разум»[82]. Между тем, именно чистота разума играет решающую роль.

108

Геологическое беспокойство (geologische Beunruhigung) не должно непременно вести к каким-то неприятным фактам, хотя такая тенденция существует. Возьмем пример из сферы измеримого, например, лед. Есть две теории. По одной из них, массы воды, сохраняющейся на планете в твердом агрегатном состоянии, почти константны, по другой – они меняются. Изменения могут протекать, опять же, в двух направлениях: грубо говоря, оледенение либо нарастает, либо убывает. Если верить ученым, которые занимаются измерением глетчеров, вечной мерзлоты и глубин морей (а сомневаться в полученных ими данных нет никаких оснований), то наблюдаются признаки таяния.

Можно ли в этой связи ожидать улучшения климата и роста плодородия, например, за счет увеличения площади пахотных земель? Подобные предположения, безусловно, допустимы и даже доказуемы. Уже возобновилось заселение Гренландии, где в Средневековье существовало множество процветающих церковных округов,