Плоды земли - Кнут Гамсун

все новости о важных господах, Ингер, в свою очередь, могла немало порассказать ему о своем знаменитом путешествии в Тронхейм и о тамошней жизни. За те годы, что она пробыла вдали от дома, Ингер стала страсть как болтлива, заводя разговоры с кем ни попадя. Да, это уже совсем не та наивная и справедливая Ингер, что прежде.

Женщины и девушки постоянно заходили в Селланро, то скроить платье, то стачать длинный шов на машинке, и Ингер хорошо их принимала. Снова повадилась приходить и Олина, не утерпела-таки, появлялась и весной и осенью, мягкая, как масло, и насквозь фальшивая.

– Захотелось поглядеть, как вы тут поживаете, – говорила она каждый раз. – Да и соскучилась очень по ребятишкам, страсть как я их полюбила, одно слово – ангелочки. Теперь-то они взрослые парни, но вот ведь чудное дело, никак не могу позабыть, какие они были маленькие и как я за ними ходила. А вы все строите и строите, не иначе как целый город решили построить! У вас не будет колокола на новом сарае, как в усадьбе у священника?

Однажды Олина привела с собой еще одну женщину, и втроем с Ингер они отлично провели вместе целый день. Чем больше народу собиралось вокруг Ингер, тем лучше она кроила и шила, споро орудуя ножницами и утюгом. Все это напоминало ей о днях, проведенных в тюрьме, где было так много женщин. Ингер не скрывала, где она набралась умения и мастерства – в Тронхейме. Выходило так, будто она там не наказание отбывала, а прожила те годы в учении, обучаясь портняжному делу, ткачеству, красильному делу, письму, и все это дал ей Тронхейм. Она говорила о тюрьме как о родном доме, полном людей, – тут тебе и начальство, и надзирательницы, и сторожа; когда она вернулась домой, она почувствовала себя словно в пустыне, ей было тяжело навсегда лишиться общества, к которому она так привыкла. Она даже прикидывалась иногда, будто простужается, потому что совсем отвыкла от холодного сырого воздуха, даже год спустя после возвращения она боялась выходить из дома в ветер и дождь. Для того-то и была ей нужна помощница – для работы вне дома.

– Да господи ты боже мой, – сказала Олина, – тебе ли не держать работницу, раз у тебя есть средства, к тому же ты такая ученая и у тебя такой большой дом!

Кому не приятно, когда тебя так хорошо понимают, и Ингер ей не перечила. Она шила с такой быстротой, что кольцо так и сверкало у ней на руке.

– Вот видишь, – сказала Олина другой женщине, – разве не правду я тебе говорила, что у Ингер золотое кольцо?

– Хотите посмотреть? – спросила Ингер и сняла с пальца кольцо. Олина взяла кольцо и принялась рассматривать его, словно не веря своим глазам, ну чистая обезьяна, разглядывающая орех. Потом сказала, отыскав пробу:

– Ну да, все так и есть, как я говорила про то, сколько у Ингер богатств и денег!

Вторая женщина благоговейно взяла кольцо, подобострастно ухмыльнувшись.

– Надень его, если хочешь, – сказала Ингер, – надень, ему ничего не сделается!

Ингер была сама доброта и радушие. Она принялась рассказывать им про Тронхеймский собор и начала так:

– Неужто вы не видали собора в Тронхейме? Ах да, вы ведь не были в Тронхейме! – И словно собор был ее собственностью, она кинулась на его защиту, хвасталась им, назвала его высоту и размеры – не собор, а просто сказка! Семь священников служат в нем зараз, и один не слышит другого. – Стало быть, вы не видали и колодца святого Олафа. Он находится в самом соборе, и колодец этот бездонный. Когда мы туда ходили, то каждый раз брали с собой по камешку и бросали в колодец, и он никогда не доставал до дна.

– Никогда не доставал до дна! – прошептали женщины, качая головой.

– А кроме колодца, чего только в этом соборе нет, – восторженно продолжала Ингер, – вот хотя бы серебряная рака. Рака святого Олафа. А мраморная церковь, маленькая церковка из чистейшего мрамора, датчане отняли ее у нас во время войны…

Женщины собрались уходить. Олина отозвала Ингер в сторонку, повела за собой в кладовую, где – она знала – лежат все сыры, и затворила за собой дверь.

– Чего тебе нужно? – спросила Ингер.

Олина зашептала:

– Ос-Андерс не посмеет больше приходить сюда. Я ему не велела.

– Ну что ж, – сказала Ингер.

– Я сказала: пусть только попробует, после того что он тебе устроил!

– Да, да, – сказала Ингер. – Но он уже был здесь много раз, и пусть себе приходит, я его не боюсь!

– Твоя правда, – сказала Олина, – но я знаю, что знаю, и, если хочешь, донесу на него.

– Ну что ж, – сказала Ингер. – Нет, не беспокойся!

Но ей было приятно, что Олина на ее стороне, и обошлось ей это в маленькую головку сыра; Олина же так и рассыпалась в благодарностях.

– Я всегда говорила и говорю: Ингер не раздумывает ни минуты, когда дело идет о подарке, тут уж она дает обеими руками! Конечно, чего тебе бояться Ос-Андерса, но я все-таки запретила ему показываться тебе на глаза. Уж такую-то малость я могла для тебя сделать!

Тогда Ингер сказала:

– Да что из того, если б он и пришел. Он больше не может мне навредить.

Олина насторожила уши.

– Ты разве узнала какое-нибудь средство против этого?

– У меня больше не будет детей, – ответила Ингер.

Обе были на равной ноге, и у обеих оказались равные козыри: кому, как не Олине, было знать, что лопарь Ос-Андерс помер еще в прошлом году…

Но почему у Ингер не будет больше детей? С мужем она нельзя сказать чтоб не ладила, они жили вовсе не как кошка с собакой, наоборот, хотя у каждого были свои особенности, ссорились они редко и всегда ненадолго, потом опять все шло по-хорошему. Иной раз Ингер вдруг становилась такою же, как в былые дни, и работала на скотном дворе так же усердно, как прежде, словно, уходя ненадолго в себя, черпала свежие силы. В такие дни Исаак смотрел на жену благодарными глазами, и будь он из тех, кому не терпится выложить свои мысли, он сказал бы в знак признательности: «Что такое? Гм. Да ты с ума сошла!» – или что-нибудь в этом роде. Но он, как правило, слишком долго молчал, каждый раз запаздывая со своей похвалой. Потому, должно быть, Ингер и не старалась постоянно проявлять такое свое трудолюбие.

Ей было за пятьдесят, и она вполне могла бы иметь детей,