Мальчуган - Нацумэ Сосэки

было так же трудно, как плавать в застывшем клее, а теперь, смотрите-ка, разом стало свободно, – удивился я.

Обе враждующие стороны моментально отвели свои войска. Ишь ты! Деревенские, а отступать умеют не хуже Куропаткина!

Я оглянулся – посмотреть, что с «Дикобразом». «Дикобраз» стоял поодаль и утирал нос. Его легкое хаори было разорвано в клочья. Видно, ему разбили нос, и шло много крови. Нос у него распух и стал багровым, смотреть и то было больно. Мое авасэ с крапчатым рисунком хоть и было все в грязи, однако пострадало меньше, чем хаори «Дикобраза». Но скула невыносимо ныла.

– Сильно кровит, потому и болит, – объяснил мне «Дикобраз».

Появилось человек пятнадцать полицейских, но школьники успели скрыться, так что захвачены были только я и «Дикобраз».

После того как мы назвали свои фамилии и в общих чертах рассказали, как обстояло дело, нам было сказано:

– Идемте в полицию, там разберемся.

И мы отправились в участок. Там мы все подробно изложили полицейскому начальнику, после чего нас отпустили.

Глава 11

Проснувшись утром, я почувствовал, что у меня невыносимо болит все тело. Видимо, давали знать себя последствия вчерашней драки.

«Да, особенно-то хвалиться нечем», – думал я, лежа в постели.

Хозяйка принесла местную газету «Сикоку симбун» и положила ее у моего изголовья. По правде говоря, мне даже читать и то трудно было, но я сказал себе: «Разве можно мужчине раскисать из-за таких пустяков?» – и, с трудом повернувшись на живот, развернул газету на второй странице. Взглянул – и ахнул: там как раз было напечатано о вчерашней потасовке. Собственно, ничего удивительного нет, что в газете помещена заметка о драке, но там было сказано следующее:

«Учитель средней школы, некто Хотта, и некий хлыщ, недавно прибывший сюда из Токио, подговорив добронравных и послушных школьников, подбили их устроить драку; больше того, оба они, присутствуя на месте происшествия, сами всем этим руководили и без всякого повода учинили хулиганские выходки против учеников педагогического училища».

Вот что там писали! И дальше было еще:

«Средняя школа нашей префектуры благодаря царящим здесь добрым нравам и послушанию издавна во всей стране служила предметом восхищения и зависти, но теперь из-за этих двух легкомысленных типов преимущественное положение нашей школы утрачивается; и поскольку позор тем самым ложится на весь наш город, то мы должны решительно и настоятельно потребовать привлечения их обоих к ответственности. Мы уверены, что надлежащие инстанции не только применят по отношению к этим хулиганам должные меры, но и добьются, чтобы в дальнейшем для них был закрыт доступ в педагогическую среду».

Каждое слово было выделено курсивом.

– А чтоб вас разорвало! – вскричал я, вскакивая с постели.

Удивительное дело: до этого момента я чувствовал сильную боль во всех суставах, но как только вскочил, все прошло, как не бывало!

Я скомкал газету и вышвырнул ее в сад, но потом мне показалось этого мало, я подобрал ее, специально отнес в уборную и бросил туда.

Как же это газета печатает такую возмутительную ложь? Спроси – кто больше всех на свете врет? Разве не газеты? А про меня-то ведь совсем все переврали! И потом что это значит: «некий хлыщ, недавно прибывший сюда из Токио»? Разве найдется у нас в стране человек по фамилии «некий»? Нет, вы подумайте! У меня ведь есть своя честная фамилия и свое имя. А если посмотреть мою родословную, то там можно проследить всех моих предков до единого, начиная с Тада-но-Мандзю.

Пока я умывался, разболелась скула.

– Дайте мне на минутку зеркало, – обратился я к хозяйке.

– Вы просмотрели утреннюю газету? – спросила она.

– Прочитал и выбросил в уборную. Если угодно, можете ее там подобрать!

Изумившись, она ушла. Я посмотрел в зеркало и увидел, что ссадина как была вчера, так и осталась. Важный, однако, у меня вид! И физиономия изуродована, и еще «неким» обозвали, добро бы просто «неким», так еще – «неким хлыщом».

Если про меня скажут, что я не пошел на занятия оттого, что испугался этой заметки в газете, то это будет позор на всю жизнь, поэтому, позавтракав, я отправился в школу и явился туда раньше всех.

Каждый, кто ни входил, взглянув на меня, начинал хохотать. А что тут было смешного? Пришел Нода.

– Ого! – воскликнул он. – При вчерашних подвигах изволили получить почетное ранение?

Нода сказал это издевательским тоном, – должно быть, в отместку за то, что я поколотил его тогда на банкете.

– Нечего молоть зря! – прикрикнул я на него. – Иди облизывай свои кисточки!

– Ах, извините! – проговорил он. – Наверно, изрядно болит?

– Болит или не болит – не твое дело, это мое лицо! И чего ты суешься? – огрызнулся я.

Тогда он отошел, сел на свое место и, посматривая в мою сторону, принялся, посмеиваясь, шептаться о чем-то со своим соседом, учителем истории.

Затем явился «Дикобраз». Нос у него стал лиловый и распух так, словно внутри был нарыв, готовый вот-вот прорваться. Может быть, он пострадал из-за своей самонадеянности, но, как бы там ни было, его носу досталось крепче, чем моему лицу!

Мой стол и стол «Дикобраза» стояли один возле другого и, как нарочно, находились прямо против двери. И вот две такие морды уселись рядом! Учителя, чуть им становилось скучно, сразу же оборачивались на нас. Вслух они говорили: «Какое несчастье, какое несчастье!», а про себя, разумеется, думали: «Вот идиоты-то!» Иначе чего бы им перешептываться и хихикать?

Когда я вошел в класс, ученики встретили меня аплодисментами. Кто-то даже крикнул: «Браво, учитель!»

Не то мои акции повысились в их глазах, не то они издевались надо мной – не поймешь.

Мы с «Дикобразом» стали центром всеобщего внимания. Подошел «Красная рубашка».

– Какое ужасное несчастье! Я вам очень сочувствую, – сказал он, – что же касается газетной заметки, то мы с директором ее обсудили и решили принять все необходимые меры для того, чтобы было помещено опровержение, так что вы не волнуйтесь. И подумать только, что все получилось из-за того, что мой братишка зашел позвать Хотта! Это, конечно, непростительно для меня. Я готов приложить все усилия, чтобы замять этот инцидент, только вы не поймите меня превратно! – полуизвиняясь, говорил он.

После третьего урока из своего кабинета вышел директор.

– Плохо, что это попало в газету, – сказал он. – Лучше бы не было такого осложнения.

Директор казался несколько встревоженным. А я ничуть не волновался. Они думают меня уволить, а я сам раньше подам заявление об уходе – только и всего! Однако, если я, ни в чем не виновный, уберусь отсюда, то эти газетные врали еще пуще зазнаются! Поэтому я решил, что правильнее будет заставить их напечатать поправки к этому сообщению, а самому, хотя бы из самолюбия, не увольняться и продолжать служить.

«Зайду-ка на обратном пути в редакцию выяснить это дело», – подумал я, но тут