Под знаком незаконнорожденных - Владимир Владимирович Набоков

светлые волосы, высокие блестящие скулы и едва заметный белесый пушок (такой нежно-щетинистый с виду) в уголках губ, напоминает ему (говорит Эмбер, вспоминая детство) одну анемичную горничную-эстонку, трогательно разведенные в стороны маленькие грудки которой бледно болтались за блузкой, когда она наклонялась – низко, очень низко, – чтобы натянуть ему на ноги полосатые носки.

Тут Эмбер внезапно повышает голос до раздраженного крика отчаяния. Он говорит, что вместо этой настоящей Офелии на роль выбрана невозможная Глория Беллхаус, безнадежно пухлая, с губами как туз червей. Его особенно возмущают оранжерейные гвоздики и лилии, которыми ее снабжает администрация для игры в сцене «безумия». Они с постановщиком, вслед за Гёте, представляют Офелию в виде какого-то консервированного персика: «все существо ее преисполнено сладкой спелой страстью», – замечает Иоганн Вольфганг, нем. поэт, ром., драм. и филос. О ужас.

«Или ее папаша… Мы все знаем и любим его, разве нет? – и так легко было бы сыграть его как следует: Полоний – Панталоний, старый дурак в стеганом халате, шаркающий ковровыми ночными туфлями и следующий за своими повисшими на кончике носа очками, ковыляя из комнаты в комнату, несколько женоподобный, сочетающий в себе и папу, и маму, гермафродит с широким тазом евнуха. А вместо этого взят высокий, чопорный господин, сыгравший Меттерниха в “Мировых вальсах” и желающий до конца своих дней оставаться мудрым и коварным вельможей. О великий ужас!»

Дальше еще хуже. Эмбер просит своего друга подать ему книгу – нет, красную. Прости, другую красную.

«Как ты, вероятно, заметил, Гонец упоминает некоего Клавдио, который передал ему письма, полученные этим Клавдио “от тех, кто их принес” [с корабля]; нигде больше в пьесе этот человек не упоминается. А теперь откроем вторую книгу великого Хамма. И что же он делает? Вот. Он берет этого Клавдио и – ладно, просто послушай».

«Что он был королевским шутом следует из того факта, что в немецком оригинале (“Bestrafter Brudermord”[44]) новости приносит шут Фантазмо – удивительно, что никто до сих пор не удосужился проследить эту прототипическую подсказку. Не менее очевидно и то, что для Гамлета, пребывающего в настроении играть словами и подпустить шпильку, конечно, имело бы особое значение, чтобы моряки передали его послание королевскому шуту, поскольку он, Гамлет, подшутил над королем. Наконец, если мы вспомним, что в те времена придворный шут нередко брал имя своего господина, лишь слегка меняя его окончание, то картина становится полной. Таким образом, у нас здесь прелюбопытная фигура итальянского или итальянизированного придворного шута, бродящего по мрачным залам северного замка, человека лет сорока, но столь же живого, каким он был в молодости, двадцать лет тому назад, когда он сменил Йорика. В то время как Полоний был “отцом” хороших вестей, Клавдио стал “дядюшкой” дурных. Характер у него более утонченный, чем у мудрого старого добряка. Он опасается прямо обратиться к королю с посланием, с которым его ловкие пальцы и любопытные глаза уже ознакомились. Он знает, что не может так запросто подойти к королю и сказать: “Ваша брага прокисла”, – подразумевая под брагой бороду, которая “обвисла” (вам натянули бороду – натянули нос). И вот с исключительной хитростью он придумывает уловку, которая говорит скорее о крепости его ума, чем о стойкости его морали. Что же это за уловка? Она намного изощреннее всего того, что когда-либо мог измыслить “бедный Йорик”. Пока матросы спешат в те обители удовольствий, какие может предложить долгожданный порт, Клавдио, этот темноглазый интриган, снова аккуратно запечатывает вскрытое им опасное письмо и буднично передает его другому гонцу, “Гонцу” пьесы, который невинно и доставляет его королю».

Ну довольно об этом, давайте послушаем сделанный Эмбером перевод знаменитых строк:

Ubit’ il’ ne ubit’? Vot est’ oprosen.

Vto bude edler: v rasume tzerpieren

Ogneprashchi i strely zlovo roka —

(или как бы это мог передать француз:)

L’égorgerai-je ou non? Voici le vrai problème.

Est-il plus noble en soi de supporter quand même

Et les dards et le feu d’un accablant destin – [45]

Да, я все еще продолжаю шутить. А теперь мы переходим к настоящему переводу:

Там, над ручьем, растет наклонно ива,

В воде являя листьев седину;

Гирлянды фантастические свив

Из этих листьев – с примесью ромашек,

Крапивы, лютиков —

Видишь ли, мне приходится выбирать своих комментаторов.

Или этот сложный отрывок:

Не думаете ли вы, сударь, что вот это [песнь о раненом олене], да лес перьев на шляпе, да две камчатые розы на прорезных башмаках могли бы, коль фортуна задала бы мне турку, заслужить мне участье в театральной артели; а, сударь?

Или начало моей любимой сцены.

Сидя вот так и слушая перевод Эмбера, Круг не может не дивиться странности этого дня. Он представляет, как когда-нибудь в будущем вспомнит этот определенный момент. Он, Круг, сидящий у кровати Эмбера. Эмбер, с поднятыми под стеганым покрывалом коленями, читающий фрагменты белых стихов с обрывков бумаги. Круг недавно потерял жену. Новый политический режим потряс город. Двоих людей, к которым он относился с нежностью, похитили и, возможно, казнили. Но в комнате было тепло и тихо, и Эмбер был погружен в «Гамлета». И Круг подивился странности этого дня. Он внимал бархатным интонациям звучавшего в комнате голоса (отец Эмбера был персидским купцом) и старался разложить свое впечатление на простые элементы. Природа однажды произвела на свет англичанина, куполообразная голова которого вмещала улей слов; человека, которому довольно было дохнуть на любую частицу своего огромного словарного запаса, чтобы эта частица начала оживать, расширяться, выпускать дрожащие щупальца, – пока не превратится в сложный образ с пульсирующим мозгом и согласованными конечностями. Три столетия спустя другой человек, в другой стране, пытался передать эти размеры, ритмы и метафоры на другом языке. Этот процесс потребовал необыкновенно много труда, необходимость которого не могла быть обоснована никакими объективными причинами. Это было похоже на то, как если бы кто-то, увидев дуб (далее называемый Определенный Д), растущий в некой местности и отбрасывающий собственную уникальную тень на зелено-бурую почву, решил установить в своем саду необыкновенно сложную конструкцию, которая сама по себе столь же отличалась от этого или любого другого дерева, как отличны вдохновение и язык переводчика от авторских, но которая благодаря хитроумной комбинации деталей, световым эффектам и двигателям, производящим легкий ветерок, могла бы после завершения работы отбрасывать тень, в точности похожую на тень Определенного Д – те же очертания, меняющиеся тем