Таинства и обыкновения. Проза по случаю - Фланнери О'Коннор

на каждом шагу подыскивать оправдание поступкам своих персонажей на «скользящей шкале ценностей».

Драма нашего спасения разыграна с участием дьявола, причём этот дьявол не абстрактное «зло», а разумная злая сила, полная решимости доказывать своё превосходство. И если нынешние писатели с христианским мировоззрением и изощряются в изображении зла, то это, думается мне, чтобы их читатели знали это зло «в лицо».

Писатель и верующий, даже если это два разных человека, имеют между собой много общего: они не доверяют «отвлечённому», ограничивают себя, стремятся проникнуть сквозь завесу реального мира и найти в каждой твари крупицу её сотворившего духа, скрепляющего мир воедино. Но я не уверена, что мы получим великую религиозную прозу, не восстановив благой симбиоз верующего художника с верующим обществом. Покуда такого не произойдёт, романисту суждено изо всех сил трудиться в том мире, какой ему достался. В итоге он может обнаружить, что изобразил не сокровенную сторону вещей, а зарисовал жалкую мизансцену нашей жизни, сквозь которую проглядывает лицо дьявола, которым мы одержимы. Результат его труда выходит скромный. Но, быть может, без него не обойтись.

Католики-романисты и их читатели

Р азмышляя о проблемах католического романиста, то и дело вспоминаю историю про святого Франциска и волка из Агуббио [101]. По легенде, хищник был святым Франциском обращён в христианство.

Я не знаю, обратил ли он его на самом деле, и насколько эта процедура смягчила его волчью натуру. Во всяком случае, зверь угомонился. Только мораль легенды, по крайней мере для меня, в том, что волк, став человечнее, не перестал быть волком. Так оно и есть, или должно быть, с католиком, или, выразимся хотя бы так, с писателем, полноценно воцерковлённым. Не важно, насколько его нрав будет исправлен церковью, но если он настоящий писатель, то на правах писателя останется верен своей природе. А церкви следует только содействовать повышению его писательской квалификации.

Я сказала «следует», поскольку, к сожалению, так происходит не всегда. В религиозном трансе пишущий католик частенько забывает о своём естестве сочинителя. Всё это хорошо, это здорово, если только он прекратит сочинять, но в большинстве случаев он продолжает этим заниматься, превращая себя примерно в то же самое, во что превратил бы себя тот волк, начни он, после знакомства со святым Франциском, ходить на задних лапах.

В первую очередь, романист это личность, которой дан талант заниматься определённым делом. Каждый серьёзный писатель старается изображать реальность такой, какою она проявляется в нашей конкретной, осязаемой жизни, но у него ничего не выйдет, если нет заблаговременно дарованного орудия, то есть таланта, и если он этот талант не уважает. Не худо бы напомнить про одну очевидную вещь, которой обычно манкируют – писатель должен иметь дело с предельными возможностями своего таланта. Ведь узка грань между тем, что в его силах, и тем, что нет. Задача каждого писателя эксплуатировать свой талант «на пределе сил», но в пределах отмеренного ему дарования.

Здесь, пожалуй, мне пора уточнить, кого я имею в виду. Я говорю об авторе, который видит в писательстве искусство и полон решимости терпеть все его «неудобные» требования. Я имею в виду прозаика, который пишет и не для всех подряд, но и не для кучки избранных, а для того, чтобы написанное им было во благо. Как бы ни был мал его талант, ему не вздумается губить его добровольно, используя сверх надлежащих пределов. Такой писатель горит жаждой выслеживать и настигать неподдельное, не важно, что он называет этим словом, и каким орудием пользуется для своего искусства.

Фома Аквинский считает, что искусство – не ради удовольствия, а ради блага в самом создаваемом произведении [102]. Произведение искусства, заявляет святой Фома, благо само по себе, но об этой истине в современном мире вспоминают всё реже. Нам мало дарованных пределов, нас не устраивает творить нечто безыскусное и по природе своей благое. Теперь нам хочется производить вещи, имеющие утилитарный смысл. Но то, что благо само по себе, то славит Господа, потому что Он в нём отражён. Верный своему призванию художник творит во всеоружии. Занимаясь положенным делом, он может со спокойной совестью перепоручить проповедь проповедникам. Главное для него – чёткое представление о пределах своих творческих возможностей, которые силой искусства можно расширить только изнутри. Ведь большинство читателей, пожалуй, не считает писательское ремесло серьёзным занятием. Точнее, они относятся к нему серьёзно, пока оно влияет на их настроение, вкусы, мораль. Но писателем является тот, кого заботит правда жизни, а не эстетическое или даже моральное удовлетворение читателя. Католический писатель не обязан быть святым, скажу больше, ему даже католиком [103] быть не обязательно. Он должен быть всего лишь писателем. Это не даёт ему права на моральную слепоту, но, как я думаю, чтобы понять, что же это значит, мы должны на минутку разобраться, что такое проза – рассказ и роман, и какие качества делают правомерной приписку «католический».

Само определение «католический роман», конечно, подозрительно, и люди, сознающие его сложность, пользуются им исключительно в кавычках. Если бы мне пришлось определить «католический роман», я бы сказала, что это тот роман, где реальность представлена адекватно, в том виде, в каком она проявлена в этом мире вещей и человеческих отношений. Только путём таких чувственных опытов и может писатель приблизиться к созерцательному познанию воплощаемых ими таинств. Такой подход не должен сводиться к отысканию в них только блага, но также и зла, и не только зла, но и того, что не выглядит как добро или зло с не христианской точки зрения.

Ведь Церковь, та, какою она нам предстаёт, даже Церковь «католическая», то есть «вселенская» [104], это лишь малый участок сотворённого мира. Если много званых, но мало избранных, то ещё меньше тех, кто избирает христианство даже неосознанно, и всё‐таки, всё, что есть на свете, имеет шанс войти в Царство Христово, и лицо земли дожидается преображения силой Святого Духа. Стало быть то, что мы условно именуем католическим романом, не обязательно имеет отношение к крещёному или «окатоличенному» миру, это просто книга, где мир показан в свете истины, ведомой христианину. И это не обязательно католический мир, увиденный глазами католика.

Впрочем, католическая жизнь, какой её увидел католик, далеко не всегда радует глаз других католиков. У нас, например, есть весьма неплохой писатель Дж. Ф. Пауэрс [105], католик с рождения, пишущий о единоверцах. Католики у мистера Пауэрса