Дэвид Уилсон - Крыса на козлах

- Ну что ж, если это все, - объявил наконец доктор Рихтер, - тогда я закрываю наше заседание.

- Подождите, - поднялся я. Все присутствующие немедленно посмотрели в мою сторону.

- Я сделаю то, что и обещал, но с одним условием.

- Все, что угодно, - ответил доктор Рихтер. - Мы и так у вас в неоплатном долгу.

- Все равно, получится у меня или нет - я хочу, чтобы вы поставили памятник. За городом стоит высокий холм. В этом холме лежат тела принца и Амадеи. Я хочу, чтобы вы поставили на этом холме памятник. Из золота.

- Это будет сделано, - кивнул доктор Рихтер.

После заседания он отвез нас с Дженкинсом к себе домой и там мы дождались вечера.

Как мне описать то, что случилось в ту ночь? Где мне найти слова, которые вновь оживили бы ужас того, что я сделал? Для вас, читающих мою историю, это было не более чем уничтожением паразитов. Вы не питаете высоких чувств ни к какой форме жизни, кроме самих себя. А для меня это были братья. Мои сородичи. Я родился среди них, жил среди них, сражался среди них. И в тот вечер они доверились мне - и в десять раз более вероломно, чем Девлин, я повел их к гибели.

Позвольте же мне излагать только факты. На своей карете я проехал через весь город, созывая крыс из каждого квартала. Несмотря на множество смертей, это все еще была великая армия и вся земля, казалось, затряслась, словно сама Венера снова спустилась вниз, чтобы перевернуть ее. Я увел их к реке. На небе светила полная луна, под светом которой вспыхивала и сверкала быстро текущая река. Я заставил лошадей войти в воду по самую шею. Они были достаточно сильны, мои лошади, а вместе с каретой достаточно тяжелы, чтобы течение не опрокинуло нас. А потом я забрался на крышу и заиграл мелодию, обещавшую вечное блаженство тем, кто последует за мной. И они потекли в воду, непрерывным потоком, словно расплавленная лава - лишь затем, чтобы быть унесенными прочь безжалостными струями. Короткие взвизги ужаса, словно стрелы, неслись в меня, но я играл дальше, и они все шли. Несколько ухитрились доплыть до кареты и забраться ко мне на крышу. Они не нападали на меня. Они жались к моим ногам, словно уже попасть на эту крышу было щедрой наградой. А остальных тащило прочь, но они все плыли и все боролись, пока глубокие воды реки не заглатывали их.

А я все играл, играл сквозь слезы, играл, пока наконец не понял, что играю в полной тишине. Единственным откликом моей мелодии было журчание воды. Я остановился. В мире больше не наступит ночь, столь наполненная смертью.

Я опустился на колени и сыграл одну последнюю ноту. Это была нота печали, рвущихся сердечных струн, вечного прощания. Она пела о утерянном мире и о том, чего никогда уже больше не будет. Мне хотелось, чтобы это была моя собственная предсмертная песня... но я не умирал. Моя душа хотела улететь прочь, но тело удерживало ее. Только ноты вырывались наружу и улетали в отягощенную ночь.

Когда песня окончилась, я бросил флейту ы реку и смотрел, как она плывет прочь, словно радуясь свободе. Крысы на крыше были мертвы, а когда я посмотрел вперед, на лошадей, то увидел только их гривы. Они тоже захлебнулись, и их тела удерживала лишь упряжь. В тот момент я был единственным существом во Вселенной. Я был Атласом, колени которого подгибались под тяжестью ноши. Я был Ангелом Смерти. Я был начало и я был конец.

- Сжальтесь! - возопил я - Сжальтесь! Превратите меня обратно!

31

Но давайте окончим мою историю. Пешком я вернулся к дому доктора Рихтера. Здесь я попросил - и мне дали - карету и упряжку лошадей. Доктор Рихтер и Дженкинс умоляли меня остаться с ними. Но я не в силах был вынести ни их компании, ни компании горожан, собиравшихся на улицах, чтобы поблагодарить меня. Поблагодарить за что? Я не спас никого. Все они умрут, рано или поздно.

Я выехал из города и поспешил прочь. Я гнал и гнал, останавливаясь, только чтобы дать отдохнуть лошадям. Ни на минуту в моих ушах не стихали звуки флейты, ни на минуту я не мог забыть ужаса моих гибнущих братьев. Карета неслась по горам и равнинам, через деревни и города, пока - в один прекрасный день меня забила лихорадка. Добрые селяне отнесли меня в дом доктора Дж. Эразмуса. Скоро у меня под мышками, в паху, на шее стали набухать бубоны и странные темные пятна обезобразили кожу. У меня чума, и скоро я умру. И я рад этому. Если бы не боль, я был бы только благодарил болезнь - и даже боль я встречаю с радостью, ибо это наказание заслужено.

Я упросил доктора Эразмуса записать мою историю, потому что сам я уже не в силах держать перо. Он попенял мне за мое отчаяние, но я не отчаялся. Я просто не хочу жить, потому что жизнь для меня будет лишь тяжкой бесполезной ношей. А в смерти я надеюсь соединиться с Леди Света и с Амадеей, которую я буду вечно любить.

Доктор Эразмус попросил меня окончить мою историю вселяющим надежду наставлением живущим. Но здесь нет ни надежды, ни безнадежности. Просто то, что случилось, случилось и есть - хорошо это или плохо. И мне нечего сказать живущим. Доктор попросил меня по крайней мере добавить, что я люблю моих братьев - людей. А я могу только вспоминать о том, как убивал своих братьев - крыс. Возможно, добрый доктор так и не понял, что я не похож на других...