Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

нехорошо со стороны Джона забыть о собственном обещании, но я не стану на него сердиться, коль скоро с ним все в порядке.

– Уж не знаю, с чего ты вбила себе в голову, будто с ним что-то стряслось, – буркнул Роберт Эшли, для которого добровольное изгнание Джона Грейнджера было напрочь лишено налета сентиментальности.

– Боюсь, у меня просто слишком богатое воображение. Но знаешь, Боб, мне трудно объяснить то странное чувство, что охватило меня в ночь отъезда Джона Грейнджера из Хиллборо. Это случилось после того, как я с ним попрощалась и вернулась в дом, где было очень темно и тихо. Я сидела в гостиной, думала о нем, и мне показалось, будто чей-то тихий голос нашептывает мне на ухо, что ни я, и никто из тех, кому он дорог, больше никогда не увидит Джона Грейнджера. Конечно, ты понимаешь, Роберт, что никакого голоса не было, но он словно звучал в моей голове. И теперь каждый раз, когда я вспоминаю бедного Джона, мне кажется, будто я думаю об умершем. Сколько раз я себе повторяла: «Какая же ты глупая, Сьюзен. Ведь ты знаешь, что в Америке ему ничто не угрожает. Дурные известия приходят быстро, и если бы с ним что-то случилось, мы бы наверняка об этом уже знали». Но как бы я ни пыталась взывать к собственному разуму, на душе у меня по-прежнему неспокойно. И какое счастье, что ты принес мне добрые вести, Роберт. Спасибо тебе за это!

Сьюзен приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать мужа, и он любовно и покровительственно посмотрел на нее с высоты собственной мудрости.

– Ах, Сьюзи, детка, слишком уж ты нервничаешь по пустякам! – пожурил жену Боб. – Я давно бы уже измучился от ревности, если б знал, что ты так много думаешь о Джоне Грейнджере.

Короткие зимние дни становились все длиннее, а снег постепенно таял, уступая дорогу ранней весне. Стояли погожие мартовские деньки, и после чая у Сьюзен оставался еще целый час дневного света для шитья, пока Роберт занимался своими вечерними делами на улице. Несмотря на по-весеннему теплую погоду, они по-прежнему растапливали камин, и Сьюзен частенько сиживала возле раскрытого окна, любуясь первоцветами в кувшине, стоявшем на широком подоконнике, и чинила сорочки мужа.

Как-то вечером Роберт Эшли задержался дольше обычного, и, когда на улице стало слишком темно, чтобы продолжать работу, Сьюзен сложила руки на коленях и погрузилась в раздумья о своей замужней жизни и о предшествующих ей годах, при воспоминании о которых перед ее глазами неизменно всплывал образ Джона Грейнджера, ставшего неотъемлемой частью ее юности. С его стороны было очень жестоко не написать. Выходит, его любовь к ней оказалась не такой уж сильной, иначе он с радостью выполнил бы данное ей обещание. Сьюзен не могла простить его за подобное пренебрежение, хотя и была рада узнать, что с ним все хорошо.

Комната, в которой она сидела, была довольно большой и старомодной, с низким потолком, разделенным на части тяжелыми балками, – наполовину кухня, наполовину гостиная с массивным камином, поленья в котором превратились в слабо мерцающие угли, время от времени пробуждавшиеся к жизни и озарявшие помещение ярким светом. Стоявшее возле камина старое кресло, обтянутое цветастым ситцем, в котором Роберт Эшли имел обыкновение выкуривать свою вечернюю трубку, поджидало своего хозяина.

Сьюзен сидела лицом к распахнутому окну и рассеянно смотрела на сад, где в сгущавшихся сумерках поблескивали желтоватые огоньки нарциссов и примул. Лишь громкий бой стоявших в углу часов вывел Сьюзен из оцепенения, и она наклонилась, чтобы поднять упавшую на пол работу. Оставаясь возле окна, она неторопливо складывала сорочки, когда вдруг бросила взгляд на камин и вздрогнула от неожиданности: кресло мужа больше не пустовало.

– Господи, Роберт, – воскликнула Сьюзен, – как тихо ты вошел! Я не слышала шагов.

Ответа не последовало, и звук собственного голоса показался Сьюзен странным и чужим в тишине пустой комнаты.

– Роберт! – повторила она чуть громче, но фигура в кресле не ответила и не пошевелилась.

А потом Сьюзен внезапно сковал страх, и она поняла, что фигура в кресле вовсе не ее муж. В комнате царила почти кромешная тьма, и разглядеть лицо человека, сидевшего в кресле с полуопущенными плечами, не представлялось никакой возможности. И все же Сьюзен была уверена, как никогда в жизни, что это не Роберт Эшли.

Она медленно двинулась в сторону камина и остановилась всего в нескольких шагах от этой странной фигуры. Короткий проблеск пламени в тлеющих угольях на мгновение осветил лицо сидевшего.

Это был Джон Грейнджер!

Сьюзен Эшли попыталась с ним заговорить, но не смогла вымолвить ни слова. И все же в его появлении здесь не было ничего ужасного, и она не должна была чувствовать того, что чувствовала. Англию и Америку разделяло не такое уж большое расстояние, чтобы невозможно было пересечь Атлантику, дабы неожиданно нанести визит старым друзьям.

Прогоревшие поленья рухнули с громким треском, на мгновение вспыхнув красноватым пламенем и осветив всю комнату. Кресло опустело.

Сьюзен громко вскрикнула, и почти в тот же самый момент входная дверь распахнулась и в дом вошел Роберт Эшли, воскликнув:

– Боже мой, Сьюзи! Что случилось, детка?

Подбежав к мужу, Сьюзен укрылась в его объятиях, а потом рассказала, как увидела призрак Джона Грейнджера.

Но Роберт лишь пренебрежительно рассмеялся в ответ.

– Так-так, крошка моя, что тебе пригрезится в следующий раз? Грейнджер в безопасности на земле янки. Просто тень приняла облик твоего старинного друга и ввела тебя в заблуждение. Не трудно вообразить себе подобное, когда слишком много о ком-то думаешь.

– О, не говори так, Роберт, – решительно покачала головой Сьюзен. – Это не игра воображения. Джон Грейнджер мертв, и я видела его призрак.

– Во всяком случае, десятого декабря прошлого года он был очень даже жив. В банке Лоулера получили письмо от него, датированное этим числом.

Однако Сьюзен печально покачала головой.

– Меня не покидает ощущение, что он не добрался до Америки живым, Роберт. Не могу этого объяснить, но я и впрямь чувствую, что так оно и есть.

– Мертвецы не пишут писем, Сьюзи, и не просят банк перевести им деньги.

– Эти письма мог написать кто угодно.

– Не говори глупости, детка. В банке знают и почерк Джона Грейнджера и подпись, уж будь уверена. Подделать их не так-то просто. Но я загляну завтра к Симмонсу. Мы, как ты знаешь, необычайно дружны, и он готов оказать мне любую услугу. В разумных пределах, разумеется. Я поинтересуюсь, не получал ли банк и других писем от Грейнджера и