Потоп. Огнем и мечом. Книга 2 - Генрик Сенкевич

ответил Володыёвский. – Теперь мы друзья до гроба! Кто из нас первый его отыщет, тот ему заплатит за обоих. Эх, кабы мне посчастливилось первому – уж я бы из него крови повыпустил, как Бог свят!

Тут пан Михал начал ужасно шевелить усиками и хвататься за саблю, так что Заглобу даже страх пробрал, – он-то знал, что с паном Михалом шутки плохи.

– Не хотел бы я теперь быть на месте князя Богуслава, – сказал он, – даже если б мне в придачу к титулу целую Лифляндию пожаловали. Был у него один противник, Кмициц, настоящий барс – а теперь еще и Михал! Но слушайте! Это еще не все! Я тоже с вами foedus[212] заключаю. Голова моя – сабли ваши! Найдется ли среди сильных мира сего такой, что не задрожит перед подобной силой? Рано или поздно, но Господь от него отвратится, ибо невозможно, чтоб такого изменника и еретика не постигла Божья кара… Вон Кмициц ему уже порядочно крови попортил.

– Не стану спорить, случалось и мне насолить Богуславу, – ответил пан Анджей. И, велев наполнить кубки, он рассказал, как освободил из плена Сороку. Умолчал он лишь о том, как вначале упал Радзивиллу в ноги, – от одного этого воспоминания кровь бросилась ему в голову.

Пан Михал от души веселился, слушая его, а под конец сказал:

– Помоги тебе Бог, Ендрек! С таким смельчаком хоть к черту в пекло! Только вот беда: не сможем мы с тобой всегда вместе драться, служба есть служба. Меня могут послать в одну сторону Речи Посполитой, тебя в другую. И неизвестно, кто первый его встретит.

Помолчав немного, Кмициц ответил:

– По справедливости, он должен был бы достаться мне. Только бы мне снова не осрамиться, ибо… стыдно сказать, но в рукопашном бою этот негодяй искуснее меня.

– Так я обучу тебя всем своим приемам! – воскликнул Володыёвский.

– Или я! – вызвался Заглоба.

– Нет, уж ты меня, пан Заглоба, прости, но я лучше поучусь у Михала! – ответил Кмициц.

– Какой он там ни на есть славный да непобедимый, а мы вот с пани Ковальской все равно его не боимся, дайте только выспаться! – вмешался Рох.

– Тихо, Рох, – сказал ему Заглоба, – смотри, как бы Господь его рукою не покарал тебя за бахвальство.

– Э, ничего мне не будет!

Бедный пан Рох оказался, к несчастью, плохим пророком, но в ту минуту у него изрядно шумело в голове и он готов был вызвать на поединок весь мир. Остальные тоже пили крепко – себе на радость, Богуславу и шведам на погибель.

– Слышал я, – говорил Кмициц, – что, покончив со шведами здесь и захватив короля, мы немедля двинемся к Варшаве. А там, должно быть, и войне конец. Ну а тогда уж возьмемся за курфюрста.

– Эге! – промолвил Заглоба.

– Вот что говорил однажды сам Сапега, а ведь ему, большому человеку, виднее. Он сказал так: «Будет у нас перемирие со шведами, с московитами оно уже заключено, но с курфюрстом – никаких переговоров! Чарнецкий, – говорит, – вместе с Любомирским пойдут в княжество Бранденбургское, а я с паном подскарбием литовским – в Пруссию, и уж если, – говорит, – мы не присоединим ее на вечные времена к Речи Посполитой, то разве потому только, что не найдется в нашей канцелярии ни одной такой головы, как пан Заглоба, который от собственного своего имени писал курфюрсту грозные письма».

– Неужто Сапежка так прямо и сказал? – спросил Заглоба, покраснев от удовольствия.

– Все это слышали. А я так особенно радовался, потому что это и по Богуславу ударит, и уж тогда ему не миновать наших рук, если только мы не настигнем его раньше.

– Лишь бы нам со шведами поскорее разделаться, – сказал Заглоба. – Черт с ними! Пусть отдадут Лифляндию да денег побольше заплатят, а сами, так и быть, пусть убираются подобру-поздорову.

– Думал мужик – медведя поймал, ан тот его самого держит, – смеясь, ответил Ян Скшетуский. – Карл покамест еще в Польше; Краков, Варшава, Познань и все крупные города в его руках, а ты, отец, уже требуешь от него выкупа. Эх, биться нам еще и биться, прежде чем мы сможем взяться за курфюрста.

– Да еще армия Стенбока, да гарнизоны, да Вирц! – добавил Станислав.

– Так чего мы тут сидим сложа руки? – спросил вдруг Рох, выпучив глаза. – Айда шведов бить!

– Рох, ты глуп! – сказал Заглоба.

– Вы, дядя, вечно одно и то же… А я, вот не сойти мне с этого места, видел челны на берегу. Можно поехать и хотя бы стражу выкрасть. Темно, хоть глаз выколи; они и очухаться не успеют, как мы уже вернемся. И удаль свою рыцарскую покажем обоим вождям. Коли вы не хотите, я один пойду!

– Ну, заговорила валаамова ослица! – сердито сказал Заглоба.

Но у Кмицица жадно раздулись ноздри.

– А недурно бы! Ей-богу, недурно! – воскликнул он.

– Может, оно и недурно для какого-нибудь челядинца, но не для людей достойных и здравомыслящих. Имейте же уважение к самим себе! Ведь вы полковники, не кто-нибудь, а вздумали по ночам в кошки-мышки играть.

– В самом деле, как-то оно не того, – поддержал Заглобу Володыёвский. – Давайте-ка лучше спать, а то поздно уже.

Все согласились с ним; преклонив колена, они прочитали вечернюю молитву, а затем улеглись на войлочные попоны и мгновенно заснули сном праведных.

Не прошло и часу, как их подняли на ноги раздававшиеся за рекой выстрелы; весь лагерь Сапеги вмиг наполнился шумом и криками.

– Иисусе, Мария! – завопил Заглоба. – Шведы наступают!

– Опомнись, сударь, что ты говоришь? – отвечал, хватаясь за саблю, Володыёвский.

– Рох, сюда! – призывал Заглоба, который в минуты опасности любил, чтоб племянник держался поближе.

Но Роха в шатре не было.

Друзья выбежали на майдан. Там было уже полно народу, и все бежали к реке. На другом берегу то и дело что-то вспыхивало и гремело все громче и громче.

– Что это там? Что случилось? – расспрашивали люди часовых, расставленных вдоль берега.

Но те ничего не знали. Один из солдат припомнил, что ему словно бы послышался всплеск, но на воде лежал туман, разглядеть ничего нельзя было, и он не решился поднимать тревогу из-за такой безделицы.

Услышав это, Заглоба в отчаянии схватился за голову:

– Рох поплыл к шведам! Он же говорил, что хочет выкрасть стражу!

– Черт подери, верно! – воскликнул Кмициц.

– Застрелят мне парня – как пить дать! – убивался Заглоба. – Братцы, неужели нельзя его спасти? Господи Иисусе! Ведь чистое золото, не парень! В обоих войсках другого такого не сыщешь! И что ему только стукнуло в дурную его башку! Матерь Божья, спаси его!..

– Может, приплывет, туман-то какой, авось его и не заметят!

– С места не сдвинусь, буду ждать его хоть до утра. Матерь Божья! Матерь Божья!

Между тем выстрелы на противоположном берегу начали стихать, огни постепенно гасли, и через час настала мертвая тишина. Заглоба метался по берегу, словно курица, высидевшая утят, и рвал остатки волос на голове. Но напрасно ждал он, напрасно причитал. Над рекой посветлело, потом и солнце взошло, а Рох все не возвращался.

Глава VIII

На следующий день Заглоба, сам не свой от горя, пошел к Чарнецкому и стал просить его отправить кого-нибудь к шведам – пусть разведают, что сталось с Рохом, жив ли он, томится ли в неволе иль заплатил головой за свою безрассудную смелость.

Чарнецкий охотно согласился на просьбу Заглобы – он очень любил старика. Желая утешить его, он прибавил:

– Думается мне, что твой племянник жив, иначе вода бы его вынесла.

– Дай Бог! – печально ответил Заглоба. – Да ведь таких, как он, вода не скоро выносит, ибо у него не только рука была тяжелая, но и башка оловянная, он своим поступком лишний раз это доказал.

– Что правда, то правда, – согласился Чарнецкий. – По совести, следовало бы, коль он жив, привязать его к конскому хвосту да протащить по майдану за самовольство. Оно ведь и в шведском лагере поднимать тревогу надлежит только по моему приказу, а он оба лагеря взбудоражил, да без всякой команды. Это что же такое! Народное ополчение или базар, где каждый делает, что ему вздумается?

– Провинился он, assentior. Я сам его накажу, пусть только Господь вернет его нам!

– Так и быть, прощу его в память