Житейские воззрения кота Мурра / Lebens-Ansichten des Katers Murr - Эрнст Теодор Амадей Гофман

удостоив меня даже кивком головы. Юный Гинцман, однако, по всей видимости, сконфузился, ибо низко опустил свою голову и закрыл глаза, вдова же, как легкомысленная кокетка, бросила на меня насмешливый взгляд.

Однако в психическом отношении кот – престранное существо! Ведь я должен был радоваться тому, что вдова Муция, помимо меня, устроилась с другим возлюбленным, – и тем не менее я был не в силах победить в себе известной внутренней досады, которая до некоторой степени имела вид ревности.

Я поклялся в душе, что никогда более нога моя не будет на крыше, где я понес такое незаслуженное оскорбление. Взамен этого я прилежно вспрыгивал на подоконник, грелся на солнышке, прихорашивался, осматривался, бросал свой взор вниз на улицу, и, отдаваясь глубокомысленным соображениям, соединял приятное с полезным.

Размышляя таким образом, я задал самому себе вопрос: почему никогда я не выйду посидеть около входной двери или даже не прогуляюсь по улице, как делают многие из моей породы, не выказывая при этом ни малейшего страха. Я подумал, что подобная прогулка должна представлять собой нечто необычайно приятное и что теперь, когда я, достигнув месяцев зрелости, собрал достаточный запас житейской мудрости, не может быть никакой речи об опасностях, которые я пережил во время оно, будучи несовершенномесячным юношей. С легким сердцем отправился я вниз по лестнице и, усевшись на пороге входной двери, подставил свое лицо под лучи яркого солнца. Я принял позу, свидетельствовавшую с первого взгляда, что каждый должен видеть во мне благовоспитанного, образованного кота. Чувствовал себя я превосходно. Пригретый сиянием теплого солнца, я разгладил себе бархатистою лапкой и усы, и бороду. Две шедшие мимо девицы – вероятно, ученицы какой-нибудь школы, судя по портфелям, которые они несли, – пришли в восторг при виде меня и бросили мне кусочек белого хлеба, как истинно-галантный кавалер, я принял его с благодарностью.

Не имея особого желания съесть кусок, полученный мною в дар, я начал играть им, но каков был мой ужас, когда вдруг вблизи раздалось страшное ворчание, и передо мной предстал мощный старец, пудель Скарамуш, дядя юного Понто. Я хотел одним прыжком удалиться прочь, но Скарамуш воскликнул:

– Чего ты трусишь, сиди смирно на своем месте! Съем, что ли, я тебя?

Со всепокорнейшей вежливостью я спросил, не могу ли я со своими слабыми силами услужить чем-нибудь господину Скарамушу, но этот последний резко оборвал:

– Ну чем мне может служить мосье Мурр! Разве это было бы мыслимо! Я хочу только знать, не известно ли тебе, где находится мой распутный племянник, юный Понто? Вы не раз бывали вместе и, по-видимому, жили душа в душу, к крайнему моему огорчению. Но теперь вот уже много дней, как Понто нигде глаз не показывает. Не знаешь ли, братец, где он скрывается?

Смущенный ворчливым тоном старца и его гордым, пренебрежительным обращением, я холодно заявил, что между мною и Понто нет тесной дружбы, да никогда и быть не могло. За последнее время в особенности Понто совсем отдалился от меня, я же, конечно, не искал сближения.

– Ну, – проворчал старик, – это меня радует: значит, у юноши есть понятие о чести, если он не якшается со всякими проходимцами.

Это было свыше моих сил! Гнев охватил меня, в сердце моем пробудилось мужество истого бурша. Забыв всякий страх, я бросился к презренному Скарамушу, швырнул ему прямо в физиономию возглас «Старый грубиян!» и, выпустив когти, поднял свою правую лапу по направлению к его глазам.

Старик отпрянул на два шага и заговорил уже менее суровым тоном:

– Ну, ну, Мурр! Не сердитесь, пожалуйста, вы на самом деле славный кот, потому-то я вам и советую держаться подальше от этого сорванца Понто! Поверьте мне, он честен, но легкомыслен! О, легкомыслен! Все бы ему проделки да проказы, нет у него серьезности в отношении к жизни, нет должных правил! Остерегайтесь его, иначе, смею доложить, он увлечет вас в такое общество, к которому вы совсем не можете и не должны принадлежать; ибо оно будет идти в разрез с вашей честной натурой, прямоту которой вы только что мне доказали. Вот видите ли, любезнейший Мурр, вы, как кот, вполне достойны уважения: для хороших правил у вас не закрыта душа. Юноша может наделать иногда много сумасбродств, много нелепых, даже двусмысленных проказ; но если он время от времени выказывает такое, знаете ли, мягкое, простоватое добродушие, свойственное всем людям сангвинического темперамента, ему тотчас же все извиняют, оправдывают все его нравственные упущения и еще говорят при этом: «Au fond он все-таки славный малый». Но этот самый fond, заключающий в себе зерно добра, лежит так глубоко и над ним накопилось столько всяческой дряни житейской, что до зерна-то и не доберешься. Часто истинным добром считают именно такое глупейшее добродушие, которое пусть черт поберет, ибо в нем нет никакого толку, оно не может распознать зла, прикрытого маской добра. Доверься, о, кот, житейскому опыту старого пуделя; я кое-что видал на своем веку и не поддамся на такую удочку, как это проклятое: «Au fond он славный малый». Если вы увидите моего распутного племянника, вы ему так-таки прямо передайте все, что я вам сейчас сказал; кроме того, вы крайне меня обяжете, если прекратите всякие дальнейшие дружеские сношения с ним. Всего хорошего! Вы, кажется, эту штучку не едите, добрейший Мурр?

Пудель Скарамуш поспешно схватил кусок белого хлеба, лежавший предо мной, и потихоньку поплелся прочь, низко опустив к земле свою длинноухую голову и чуть заметно помахивая хвостом.

Задумчиво смотрел я вслед старцу; его житейская мудрость пришлась мне по вкусу.

– Что он, ушел, ушел? – раздался сзади меня шепот.

Оглянувшись, я с удивлением увидел юного Понто: оказывается, что он уже давно спрятался за дверью и поджидал, когда старик договорит и уйдет.

Внезапное появление Понто поставило меня в некоторое затруднение, так как возможность исполнить поручение Скарамуша показалась мне несколько сомнительной. Вспомнил я ужасные слова, которые некогда сказал Понто: «Если ты когда-нибудь захочешь выразить по отношению ко мне враждебные намерения, знай, что я превосхожу тебя и в силе, и в ловкости. Один прыжок, один укус моих острых зубов – и тут же тебе конец». В виду этого я счел за лучшее сохранить молчание.

Такие мысли и опасения были, вероятно, причиной того, что внешний мой вид сделался холодным и принужденным; Понто устремил на меня проницательный взгляд. Потом, разразившись громким хохотом, он воскликнул:

– Эге, брат Мурр, я вижу, что старик успел