Мадонна в черном - Рюноскэ Акутагава

за год «брака по любви» стать другим человеком». Я решил не говорить больше на эту тему и лишь со смехом заметил:

– Извини, это всё здешнее освещение. Мне показалось, что у тебя нездоровый цвет лица.

Чтобы понять, какие страдания он прятал за маской равнодушия, и почувствовать, как неуместен был мой смех, потребовалось ещё несколько месяцев. Однако сначала я должен сказать о том, что представляла собой его жена.

Впервые я встретился с ней вскоре после возвращения из Кэйдзё, в особняке на Окавабате, куда Миура пригласил меня на обед. Она была ровесницей мужа, но благодаря маленькому росту казалась на два-три года моложе. На круглом лице с чистой кожей выделялись густые брови. В тот вечер на ней было кимоно с классическим узором из мотыльков и птиц, перевязанное атласным поясом. Говоря модными тогда словами, выглядела она шикарно. В своём воображении я рисовал её образ совершенно по-другому. Я и сам не понимал, что было не так. Мне не раз случалось ошибаться в прогнозах: начиная с того момента, как я познакомился с Миурой, – однако тогда эта мысль мелькнула у меня и исчезла. В итоге я решил, что нет никаких оснований не радоваться женитьбе друга, наоборот: пока мы сидели за столом под керосиновой лампой, я был просто покорён живым умом госпожи Миуры – она понимала всё буквально с полуслова. В конце концов я не выдержал и серьёзно заявил:

– Такой женщине, как вы, надо было родиться не в Японии, а хотя бы во Франции.

– Именно! Я всё время ей это повторяю, – перебил Миура, поддразнивая жену.

Возможно, мне показалось, но в его голосе прозвучали неприятные нотки. Кроме того, мне почудилось, будто госпожа Кацуми метнула полный ненависти взгляд в сторону супруга, однако я списал это на свою мнительность. В любом случае эта сценка словно вспышкой осветила для меня всю их жизнь. Теперь я думаю, что присутствовал при начале трагедии, которой обернулась жизнь Миуры. Впрочем, тогда я ощутил лишь лёгкую тревогу. Потом мы как ни в чём не бывало продолжили беседу, время от времени наполняя чашечки саке, и весело провели остаток вечера. Покинув их дом, я взял рикшу и, подставляя хмельную голову прохладному ветру с реки, мысленно поздравлял Миуру с удачным «браком по любви».

Весь следующий месяц я часто навещал супругов и принимал их у себя. Однажды знакомый врач пригласил меня в театр «Синтомидза» на пьесу «Одэн-но Кавабуми». Разглядывая зрителей в ложах напротив, я заметил среди них супругу Миуры. В то время я всегда брал с собой бинокль, и теперь мог разглядеть госпожу Кацуми за ограждением ложи, обитым огненно-красной тканью. Её волосы украшала роза, белый подбородок лежал в накладном воротнике, платье было спокойной расцветки. Словно почувствовав на себе взгляд, госпожа Кацуми послала мне кокетливую улыбку и едва заметно подмигнула. Я опустил бинокль и тоже её поприветствовал. Вдруг я заметил, что она взволнованно отвечает на приветствие, причём куда почтительнее, чем в первый раз. Наконец я понял, что улыбка и подмигивание предназначались не мне. Я стал обводить взглядом зал, надеясь отыскать адресата, и так обратил внимание на молодого человека в модном полосатом костюме, который, находясь в соседней ложе, будто тоже искал того, кому предназначалось приветствие. Посасывая дорогую сигару, он пристально смотрел на меня. На мгновение я поймал его взгляд. Что-то в его смуглом лице показалось мне отталкивающим, и я быстро отвёл глаза, поднял бинокль и снова направил его на ложу госпожи Кацуми. Рядом с ней я увидел известную сторонницу эмансипации женщин госпожу Нараяма, о которой вы тоже, наверное, слыхали. Жена довольно известного в те времена адвоката Нараямы, она активно выступала за права женщин, а её собственная репутация была весьма сомнительна. Госпожа Нараяма сидела, приосанившись, в чёрном кимоно с гербами. Её соседство с супругой Миуры почему-то вызвало смутную тревогу. Госпожа Кацуми всё время поворачивала в нашу сторону – точнее, в сторону полосатого пиджака – своё слегка напудренное лицо и бросала ему многозначительные взгляды, с раздражением оттягивая воротник платья, словно он ей мешал. Признаюсь, что во время спектакля я смотрел не столько на сцену, где играли знаменитые Кикугоро и Садандзи, сколько на супругу Миуры, полосатый пиджак и госпожу Нараяма. Среди весёлой музыки и свисающих со сцены веток цветущей сакуры я мучился недобрым предчувствием, которое не имело никакого отношения к представлению. Вскоре после первого акта обе женщины покинули ложу, и я вздохнул с облегчением, вместе с тем ощутив такую слабость, словно все силы окончательно меня покинули. Женщины ушли, а полосатый пиджак из соседней ложи оставался на месте, нещадно дымя сигарой и поглядывая на меня. Теперь, когда два действующих лица из трёх удалились, я почувствовал к этому смуглому человеку ещё большую неприязнь. Может быть, причиной была моя излишняя подозрительность. Так или иначе, мы друг другу не понравились. Представьте моё замешательство, когда сам Миура в своём же кабинете, выходящем окнами на реку, познакомил меня с этим человеком. По словам Миуры, он приходился его супруге кузеном и, несмотря на молодость, занимал солидную должность в одной текстильной компании. Даже во время нашей недолгой светской беседы за чаем я понял, что этот человек с неизменной сигарой во рту наделён недюжинными способностями. Впрочем, моей антипатии к нему это не уменьшило. Я убеждал себя, что нет ничего странного в обмене приветствиями между братом и сестрой, сидящими в разных ложах театра, даже попытался, насколько возможно, подружиться с ним, но всякий раз, когда мои старания обещали вот-вот принести плоды, он начинал со свистом прихлёбывать чай, или стряхивал на стол пепел, или хохотал над своими же шутками – в общем, вёл себя вульгарно, и моя антипатия вспыхивала с новой силой. Поэтому, когда спустя полчаса он откланялся – якобы по делам службы ему надо присутствовать на банкете, – я встал и, желая очистить кабинет от миазмов невоспитанности, широко распахнул французские окна, чтобы впустить струю свежего воздуха.

– За что ты его так ненавидишь? – с упрёком сказал Миура, усевшись на обычное своё место под портретом госпожи Кацуми с букетом роз.

– Ничего не могу с собой поделать, – ответил я. – Неприятный тип. Никак не привыкну к мысли, что он кузен твоей супруги.

– Что ты имеешь в виду?

– Слишком друг на друга они не похожи.

Миура помолчал, глядя на реку, блестевшую в лучах заходящего солнца, и вдруг спросил:

– А не съездить ли нам как-нибудь половить рыбу?

Я обрадовался смене темы и сразу же с