Пассажиры империала - Луи Арагон

но ведь это ещё не значило, что он ничего не понимает. Так почему же госпожа Тавернье никогда, никогда не пробовала почитать ему вслух? И госпожа де ла Метре принялась за это дело, выбирая книги, полезные для спасения души больного и самой Доры. Благочестивые, хорошие, нравоучительные книги. Какой поток добродетелей обрушился на смятую подушку, на которой ворочалась голова Пьера и кривилось его лицо.

— Смотрите, он чувствует тяжкое бремя своих прегрешений, примеры чистой и святой жизни вызывают у него желание омыться от скверны. Иногда он устремляет взгляд на распятие, и что-то в нём тогда происходит, — право, надо быть слепым, чтобы этого не видеть. Поистине пути господни неисповедимы.

Сначала Дора думала, что вторжение этой женщины, вставшей между нею и Пьером, вызовет в ней ревность: ведь как будто приходилось делить с нею Пьера. И, конечно, Дора могла возненавидеть женщину, которая касалась её любимого, ведь кто его знает, что в нём происходит, когда он смотрит своими налитыми кровью глазами на госпожу де ла Метре? Ничего этого не случилось.

Роман Доры Тавернье нашёл в атмосфере святости, которую принесла с собою эта аристократка, именно те черты, каких в нём не хватало, нашёл своё оправдание, мелодия её любви получила ангельскую оркестровку. И хотя Дора позабыла всю свою прошлую грешную жизнь, однако сердце её возликовало, когда она услышала однажды из уст госпожи де ла Метре рассказ о Марии Магдалине и спасителе нашем, Иисусе Христе. О, чудо! В старом склеротическом сердце, в иссохшей человеческой душе открылись источники небесной благодати. Херувимы, выглядывая из складок оконных занавесей, конечно, взирали на эту трогательную сцену, и в косой полосе света, где плясали пылинки, лучи уже начинали сплетаться в золотую лестницу, по которой могла подняться на небо Мария Магдалина, содержавшая «Ласточки». Боже мой! Спасибо тебе за то, что ты существуешь…

Случалось иногда, что к благочестивому чтению и медоточивым речам госпожа де ла Метре прибавляла рассуждения о внешнем мире, — о мелких событиях местной жизни, о лавочниках, о приходском священнике, которого она называла святым человеком, но говорила, что не такой священнослужитель нужен для избранных натур, подобных господину Тавернье. А вот среди духовенства она знает человека, у которого глубокое благочестие сочетается с большой тактичностью, и, пожалуй, она когда-нибудь согласится привести его, если, конечно, госпожа Тавернье настоятельно попросит об этом. Он уже не раз действовал совместно с госпожой де ла Метре в подобных случаях, так как она, по-видимому, избрала своей специальностью обращение на путь истинный тяжелобольных людей: она сделала это целью своей жизни и приводила к богу заблудшие души в минуты слабости, овладевающей умирающими. Она бальзамировала святостью души, казалось бы, обречённые аду. Она была, так сказать, рыцарем Благой смерти. По словам госпожи де ла Метре, ей удавалось спасти в предсмертную минуту закоренелых франкмасонов и атеистов, считавшихся неприступными. Она вела битву с дьяволом среди пузырьков с лекарствами, она изгоняла злого духа среди кровососных банок и пиявок, и по её молитве благодать сходила с неба на подушки, смоченные холодным потом умирающего… А тут, какая ждёт её радость! Она отвоюет у князя тьмы не только умирающего, но и его супругу, избранную душу, которая ещё обречена жизни!

Не всегда речи госпожи де ла Метре были проникнуты небесной кротостью. Иной раз в них проглядывали земные интересы, непонятные для Доры, удалившейся от мира. Так, например, в конце апреля, когда происходили парламентские выборы и по второму туру голосования социалисты получили в палате депутатов сто мест, госпожа де ла Метре возмутилась. Дора в тупом молчании слушала её речь. Госпожа де ла Метре утратила всякую власть над собой и была просто в бешенстве. Поверить ей, так всё погибло, закон о трёхлетней воинской повинности обязательно провалят, а самым худшим оказалось вот что: говорят, вернётся к власти негодяй Комб, гнусный «отец Комб», проклятый антихрист! Дора затрепетала и почувствовала себя куда свободнее, когда госпожа де ла Метре опять принялась читать вслух нравоучительную книгу в красном коленкоровом переплёте, изданную Мамом в Туре; в ней описывалось, как небо покарало молодого солдата, осквернившего облатки для причастия, хранившиеся в ковчежке на алтаре, и некую женщину, простолюдинку, которая засмеялась за обедней в минуту возношения чаши со святыми дарами.

И всё-таки даже Дора Тавернье перепугалась до ужаса, когда в июне был сформирован кабинет Вивиани. Госпожа де ла Метре чрезвычайно подробно растолковала Доре, что собой представляет новый премьер-министр. Гаситель звёзд небесных, вот он кто! И такому человеку вверено управление страной! И Пуанкаре согласился на это, вместо того чтобы воспользоваться властью президента и не утверждать его! Право, есть от чего прийти в ужас! Ведь этот человек публично утверждал, будто звёзды небесные угасают. Нам теперь грозит мрак смертной ночи. Кто знает, какими бедствиями творец покарает нас за дерзкие речи этого безбожника. И госпожа де ла Метре сказала с торжественностью пророчицы: «Запомните, мадам Тавернье, хорошенько запомните мои слова: наступают времена, когда поезда прожгут рельсы, когда дома запылают, когда младенцы погибнут во чреве матери! И всё случится из-за Вивиани, из-за этого слуги дьявола, посланца самого ада. Вивиани… Вивиани!.. Мрачное это имя на скрижалях истории, мадам Тавернье. Гаситель звёзд!»

Рано наступила жара. Казалось, июнь лопнет как перезрелая смоква. У паралитика пролежни захватили всю спину и уже перекинулись на плечи. Раза два-три были тревожные симптомы: прекращалось мочеиспускание, опухали ноги и лицо больного, на которое взирал теперь Христос. Это было приблизительно в то время, когда убили эрцгерцога австрийского и его жену. Госпожа де ла Метре привела наконец к супругам Тавернье священника, о котором она говорила. Аббат Потр был огромный мужчина с бледным каменным лицом, сутану он носил из тончайшего сукна, говорил рокочущим басом, глубоким как бездна смерти. На всякий случай он помазал больного елеем и причастил его. Потом обратился к трепещущей Доре и спросил: «А вы, дочь моя? Вам нечего сказать мне?»

Дора поглядела на госпожу де ла Метре, на Пьера, на Христа, в рамке из пожелтевших засохших веточек букса, и почувствовала себя как затравленный зверь; несомненно, она вспомнила о своих вымыслах и, как видно, декорации, которыми она украсила свою жизнь, оказались для неё дороже вечной жизни, ибо она, замирая от стыда и страха, ответила вполголоса:

— Нет ещё, господин аббат, ах, нет ещё…

XLIX

— Конечно, — воскликнул с трибуны на заседании в сенате оратор, говоривший битый час, — конечно, мы победили при Вальми с армией босоногих храбрецов, но неужели вы думаете,