Кашпар Лен-мститель - Карел Матей Чапек-Ход

черешневый пирог, здоровущий, что купол святого Микулаша, но скатерть, скажу я вам, вся латаная-перелатаная, это ж стыд какой!.. Зато девка-то вся из себя: руки голые, вырез аж по самые лопатки; по мне — так платье у ней никудышное, подумаешь, маркизет, коленки маленько прикрыты; ну, и чулки ажурные — это можно себе позволить, коль за стеной таких кучу плетут! Но все к лицу, что правда, то правда. Вы же знаете, какая Дольфинка хорошенькая, чертовка! Мамаша тоже, чтоб в грязь лицом не ударить, вся в черном атласе, воротничок белый... Я, значит, к пану поворачиваюсь — куда он, мол, там подевался?.. А он, Боже милостивый, с ноги на ногу переминается, букетом лицо прикрывает! Дай, думаю, руку ему от лица отведу, но тут Дольфи сама к нему — прыг! — и заставила его руку опустить. Поглядела на него, горько так вздохнула, отступила назад и шепчет ему: «Это не вы!..» Поняли, сударыня? На «вы» к нему, хотя, сколько себя помню, они всегда на «ты» были... Мать как гаркнет на нее: «Дольфи!» Ну, и я тоже влезла. «Дольфинка, — говорю, — ведь он теперь во сто раз краше, а что на себя не похож — так это ж свыкнется, не беда!» Но она как баран уперлась, бельмы свои выпучила и ни в какую, а стоит Рудольфу шаг сделать — пятится от него, как от привидения какого... Да‑а, думаю, смотреть-то ты на него смотришь, только взгляд у тебя не тот, не любящий. Ну и парочка! Со стороны глянуть — смех один, а меня мороз по коже подирает... Бедный наш пан то на меня, то на нее глядит, ждет, что надумаем, и уж так мне его жалко стало!.. Но и ему, видать, надоела эта комедия, сколько ж можно; он возьми да и скажи: «Т‑ты знаешь, зачем я пришел, и потому я спрашиваю те... вас, барышня Малиржова, желаете ли вы стать моей женой согласно последней воле моего умершего отца?» С минуту такая тишина стояла, что слышно было, как мухи кашляют. Наконец Дольфи пропищала: «Да!» Бедный пан Рудольф, ясное дело, набрался смелости и хотел было ее обнять, но будь у него даже вместо букета топор, и то, думаю, кончилось бы все куда лучше... Заорала она как резаная, в дальний угол забилась: «Нет, только не целоваться, я не могу!» Рудольф стоит как вкопанный, а старуха давай дочь уламывать: «Ну, чего упрямишься, Дольфи? Можно подумать, ты с ним не целовалась! Стоит ли перед свадьбой такую недотрогу из себя корчить?» Все ждут, что Дольфи скажет. Бубнила, бубнила она что-то себе под нос, а потом уж сказала так сказала: «Раз этого не миновать — выйду я за него, но целоваться с ним вы меня ни за что не заставите!» И в слезы — ровно дитя малое. Ну, думаю, люди добрые, хороша же у них будет брачная ночка!.. Мамаша аж руки заломила, только что не вывернула: «Дольфи, Дольфи, опомнись!..» Чует, что-то еще у дочки на уме крутится. Насели мы на нее — тут же все и выложила: «Никто не заставит меня чужую кожу целовать, которую от какой-то девки взяли, да притом с того самого места!» — «С какого это того самого?» — подивилась старуха. «А вот с такого, — говорит, — спроси свою пани Резу, она тебе объяснит, как мне давеча!» Я ведь ей и правда все выболтала сдуру, ох и сдуру!..

— Как, пани Реза?! — прервала ее хозяйка. — Неужто кожу для его лица взяли с...?

— Ну так а я о чем? — подтвердила Реза догадку своей хозяйки, которая хохотала так, что чуть было не выпала из кресла, и все никак не могла успокоиться.

Реза отнюдь не разделяла ее веселья, горя́, кроме того, нетерпением продолжить свой рассказ.

— Вольно ж вам смеяться, сударыня, но Люцка, бесстыдница наша, десять тысяч крон получила, а денежки-то эти — мои! Я их сорок лет копила, ну, и одолжила вчера Рудольфу. У меня на них вексель есть и облигации, что после смерти его матери остались... Вроде бы чего бояться, но, знаете, в жизни всякое бывает...

— Пани Реза, — голос хозяйки потеплел, — если до свадьбы дело так и не дойдет — один день остался, и бес их знает, что может случиться, да? — так вот, если свадьба расстроится, вот вам моя рука: эти десять тысяч я лично верну вам в тот самый день, когда мы будем расплачиваться с Рудольфом... Ну так, что там было дальше у Малиржовых? Не томите...

Кухарка, пожав протянутую руку — к слову сказать, особых иллюзий насчет хозяйских посулов она не строила, — продолжила:

— Ух, и разозлилась я, когда такое от Дольфи услышала. «Барышня, — говорю, — все только от вас зависело, вы могли бы целовать кожу с собственной задницы!» Я, правда, покрепче выразилась... «И вообще, — говорю, — вам с матерью надо было все заранее обговорить, чтобы не мучить и без того несчастного человека и не разыгрывать тут комедий. От вас, Дольфи, я этого никак не ожидала!» Рудольф совсем пришибленный стоит. Потом зырк-зырк! — на меня да на мамашу Дольфину. «Пани Малиржова, — а ведь раньше тетушкой величал! — пани Малиржова, раз такое дело, свадьбы не будет, и ничего у нас с Адольфиной не получится!» А в руке букет. И все ждут — куда он букет этот денет? Я, грешным делом, думала, швырнет его бывшей невесте в лицо, ан нет — в ящик у печки выкинул. Не успела я обернуться — Рудольфа уж и след простыл! А девчонка-то все бежала за ним в слезах до самых до ворот и кричала: «Рудольф, Рудольф!..»

В самый напряженный момент Резиного повествования в кухне громко хлопнула дверь.

Хозяйка, выслушав такие счастливые для себя новости и облегченно вздохнув, обернулась:

— Кажется, на кухне кто-то есть!

— Видать, дворничиха. Откуда там чужим взяться?

В кухне кто-то намеренно кашлянул.

— Говорю ведь, она!

Дворничиха закашляла настойчивее, и, поскольку этот нарочитый кашель явно преследовал определенную цель, Реза кинулась в кухню.

— Ну что вам невтерпеж?

— Пани Реза, скорее, Люцка уже с полчаса у хозяина в комнате! Поначалу уж так они кричали! А теперь утихло все, я прямо не знаю, что и делать!..

— Как же вы сразу не дали знать, что они там кричат, сокровище вы мое?!

— Только они заперлись, я и прибежала, — оправдывалась дворничиха.

Но махнувшая рукой Реза уже ковыляла наверх так быстро, как