Житейские воззрения кота Мурра / Lebens-Ansichten des Katers Murr - Эрнст Теодор Амадей Гофман

Принцесса умолкла и, заливаясь слезами, опять прижала к себе Юлию с удвоенной нежностью.

– Гедвига, разве ты раньше не любила меня всем сердцем? – кротко возразила Юлия. – Разве у тебя были какие-нибудь тайны, которых ты мне не открыла? Что это такое, о чем ты только теперь впервые узнала? О, нет, нет! Ни слова больше, до тех пор пока твой пульс не станет биться ровнее, пока твои глаза не перестанут смотреть так мрачно!

– Я не знаю, не знаю, чего вы все хотите от меня, – заговорила принцесса, поддаваясь опять мгновенному порыву раздражения. – Вы говорите мне, что я еще больна, а между тем никогда я не чувствовала себя более бодрой и здоровой. Вас испугал странный припадок, случившийся со мной, но, может быть, такие электрические удары, задерживающие на время всякую работу организма, гораздо полезнее для меня, чем жалкие средства, предлагаемые близоруким, обманчивым искусством. Как противен мне этот лейб-медик! Он думает, что с человеческой природой можно обходиться, как с часовым механизмом, который вычищают от пыли и заводят ключиком. Он просто ужасен со своими каплями и эссенциями. Неужели мое благополучие должно зависеть от подобных вещей? В таком случае земная наша жизнь была бы какой-то ужасной насмешкой, капризной игрой мирового гения!

– Однако же, – прервала принцессу Юлия, – уже это нервное напряжение твоего организма свидетельствует, что ты еще больна, милая Гедвига. Ты должна щадить себя, относиться к себе более тщательно.

– Ты так же, как все, хочешь непременно огорчать меня! – воскликнула принцесса, вскакивая с места.

Она стремительно подошла к окну и, открыв его, стала глядеть в парк. Юлия последовала за ней, обняла ее и стала умолять, чтобы Гедвига остерегалась, по крайней мере, сурового осеннего ветра и старалась быть спокойной, как настойчиво рекомендовал лейб-медик. Принцесса возразила, что именно это течение холодного воздуха освежает и укрепляет ее. Юлия стала говорить теперь с самой сердечной откровенностью о том, что ей пришлось перечувствовать за последнее время: какой-то злой дух угрожал ей, она должна была напрягать все свои силы, чтобы не поддаться чувству, похожему на глубокий, смертельный страх привидений. Она упомянула о загадочной ссоре между принцем Гектором и Крейслером, заставлявшей догадываться о чем-то ужасном. Слишком очевидно, что бедный Иоганн должен был пасть от руки мстительного итальянца, и что, как уверяет мейстер, только особенное чудо могло спасти его.

– И этот ужасный человек, – проговорила Юлия, – должен был сделаться твоим супругом? Нет, никогда! Благодарение Высшим Силам! Ты спасена! Он никогда не вернется сюда! Не правда ли, Гедвига, никогда?

– Никогда! – ответила принцесса глухим, еле слышным голосом.

Потом, глубоко вздохнув, она продолжала, как бы во сне:

– Да, это небесное пламя должно только светить и согревать, не подвергая гибельному уничтожению… из души художника вырывается светлое осуществление его предчувствий: она сама – его любовь… Так говорил ты тогда на этом самом месте…

– Кто? – воскликнула Юлия с изумлением. – О ком ты говоришь? О ком ты вспоминаешь, Гедвига?

Принцесса провела рукой по лицу, точно желая опомниться и возвратиться к действительности, которая ускользнула от ее сознания. Потом с помощью Юлии она слабыми шагами дошла кое-как до софы и опустилась на нее в изнеможении. Озабоченная состоянием принцессы, Юлия хотела позвать камер-фрау, но Гедвига тихонько привлекла ее к себе на софу и прошептала:

– Нет, милая, нет, голубчик, оставайся ты со мной, не думай, что у меня начинается припадок. Это мысль о бесконечном блаженстве осенила мою душу, и так было сильно восхищение, что оно почти превратилось в смертельную скорбь. Останься со мной, ты сама не знаешь, какое удивительное, чарующее влияние оказываешь ты на меня! Дай мне заглянуть в твою душу, как в чистое, светлое зеркало, чтобы я вновь могла узнать свой собственный образ. Юлия! Мне кажется порою, что ты полна какого-то неземного вдохновения, твои нежные слова представляются мне утешительным пророчеством. Юлия! Друг мой, останься со мной, не покидай меня никогда, никогда!

Держа руки Юлии в своих руках, принцесса закрыла глаза и прилегла на софе. Юлия привыкла видеть, как Гедвига нередко поддавалась полному душевному изнеможению, но пароксизм, овладевший принцессой теперь, показался ей совершенно новым и загадочным. В прежнее время Гедвига выказывала страстное озлобление, являвшееся результатом антагонизма между внутренним чувством и внешними явлениями жизни. Это озлобление возрастало почти до ненависти, оскорблявшей детское сердце Юлии. Теперь, наоборот, принцессой овладело тихое чувство глубокой, неизъяснимой скорби. Юлия была вся охвачена волнением и страхом за свою любимую несчастную подругу.

– Гедвига! – воскликнула она. – Милая моя Гедвига, я не расстанусь с тобой. Ничье сердце не привязано к тебе так верно и нежно, как мое! Но скажи, доверься мне, скажи, какая скорбь разрывает твое сердце? Я буду с тобой грустить, я буду вместе с тобой плакать!

На лице Гедвиги показалась смутная, странная улыбка, нежная краска выступила на ее щеках, и, не открывая своих глаз, она прошептала:

– Не правда ли, Юлия, ведь ты никого не любишь?

Юлия вздрогнула, как бы охваченная чувством внезапного испуга. В груди каждой девушки живет смутное предчувствие страсти, которая является главным элементом жизни женского сердца: ибо только любящая женщина может быть названа вполне женщиной. Но чистая, детски ясная душа не возмущает этих предчувствий никаким анализом, не позволяет излишнему любопытству сорвать покров со сладостной, нежной тайны, которая раскрывается только в исключительный момент, предвещаемый смутным порывом сердца. Точно таким образом Юлия услыхала теперь то, о чем она даже не смела подумать. Смущенная, точно ее обвинили в грехе, не ясном для нее самой, она старалась глубоко заглянуть в собственную свою душу.

– Юлия, – повторила принцесса, – ты никого не любишь? Скажи мне откровенно.

– Какой странный вопрос! – возразила Юлия. – Что я могу тебе ответить на это?

– О, говори! – умоляющим голосом воскликнула принцесса.

Вдруг в душе Юлии сделалось светло, точно туда заглянул луч яркого солнца. Она нашла слова для выражения того, что ясно представилось ей в собственной ее душе.

– Скажи мне, Гедвига, – заговорила она твердым голосом, – что происходит в собственной твоей душе в то время, когда ты предлагаешь мне этот вопрос? Как понимаешь ты любовь, о которой говоришь? Не правда ли, если любишь кого-нибудь, стремишься к нему с такой непобедимой силой, что только и живешь мыслью о нем, теряешь в нем всю свою личность, в нем видишь все свои надежды, желания, стремления, – целый мир! И эта страсть должна вести нас к высшим ступеням