Башня любви - Рашильд

— Ну, что же, проводи его, Мари.

Я пошел вслед за девочкой. Двор был расположен у подножия скалы. Шесть квадратных метров песка и гравия, окруженные плетнем. Навес, под которым навалены вперемежку вязанки хвороста, пучки водорослей, садовые инструменты и куча капусты.

В северном углу цвел куст сирени, конечно если можно назвать цветами, чахлые полураспустившиеся бутоны, точно безнадежно больные, едва выделяющиеся на серой зелени листьев.

— Вот, — сказала девочка, смеясь глазами, но продолжая сохранять серьезный вид, — а тут у нас беседка.

Мы подошли. Половина навеса действительно была обращена в подобие беседки, но без малейшего признака зелени. Зато имелся „садовый” стол и две скамьи; мы сели.

Пред нашими глазами, как раз напротив, возвышалась стена дома, покрытая зелеными пятнами плесени от вечных ливней. Одним словом, прелести „природы”!

— Вы не здешний? — спросила меня девочка, а в шаловливых глазах ее сверкало желание немного поразвлечься за счет клиента своей тетеньки.

Я, должно быть, имел вид настоящего идиота.

— Нет... то-есть... собственно говоря... я думаю, барышня, что да.

И я слегка рассмеялся.

Мы понемногу начали болтать, об отвратительной погоде, об осенних бурях. Я все еще до безумия боялся расспросов о кораблекрушении. Но она меня о нем не спрашивала. Может быть, она и не знала об этой катастрофе. Зато она мне сообщила, что маяк на мысе Мину очень часто посещается обитателями города и даже приезжими.

Мало-по-малу, я стал с увлечением следить за ее быстрой речью. Голос ее звучал отрывисто в противоположность девушкам из Бреста, которые произносят слова несколько нараспев. Когда она умолкала, ее пальцы принимались перебирать косынку, и в этом жесте было столько скромности, как-то совершенно не соответствующей ее решительному тону.

Я чувствовал себя настолько просто и хорошо, что в конце-концов спросил Мари, не могут ли они накормить меня обедом.

Она сделалась очень серьезной:

— Смотря, как! Если на вас не трудно угодить... у нас есть картофель на сале и осталось жаркое. Можно прибавить молочный суп или яичницу.

— Ну, что же, очень хорошо! А то такой дождь... О! Я не очень привередлив, барышня, лишь бы, что-нибудь поесть.

Она побежала предупредить тетку.

Я слышал, как они обе радовались, и старуха сказала:

— Постарайся, чтобы он не потерял терпения, пока у меня стечет вода с творога.

Мари принесла мне рюмку коньяку.

— Да, вы, барышня, собираетесь меня окончательно напоить.

— Тетя хочет, чтобы вам было веселее ждать. Мы его вам не посчитаем.

— Хорошо, согласен, только с условием, чтобы вы позволили предложить вам такую же рюмку. А?..

Она резко ответила;

— Нет, спасибо. Я этим не лакомлюсь.

— Так это яд?

Она принялась смеяться:

— Пожалуй вы бы его не нашли у нас и за деньги.

— Ну... а с сахаром...

Глаза ее заблестели:

— Ладно, только из-за сахара.

Четырьмя кусочками она высосала всю мою рюмку и принялась мне рассказывать разные необычайные, чисто мальчишечьи истории. Из них я понял, что тетка очень часто ворчит на нее за то, что она слоняется по улицам.

— У нас никогда нельзя выйти. В воскресенье после мессы, нужно сидеть дома и ждать, что кто-нибудь придет и что-нибудь купит и... никто никогда не приходит.

Увы! Бедная девочка! Есть люди, которые всегда готовы прийти... Только, Боже мой, как она молода! А я, лишь глядя на нее, уже чувствовал себя в раю.

Она не могла знать, что я вышел из ада. Ее милая мордочка вся в веснушках, злой рот, лукавые глаза щекотали мне взгляд и делали меня храбрым. Чувствуя ее так близко от себя, я испытывал некоторую гордость, я наконец нашел счастие надолго. Я не думал ни о чем дурном. Я думал только о том, что, погружая свой взор в ее глаза, я становлюсь гораздо доверчивее.

Они были красивы, эти черные глаза, немного беспокойные, когда поворачивались, чтобы взглянуть на старуху сквозь стекла окна, и такие любопытные, такие невинно порочные, когда принимали в себя мои.

Дождик не переставал, день тоже не останавливался. Приближался вечер. По дворику распространился запах сирени, убогий и слабый аромат напомаженной головы какой-нибудь служанки.

— Скажите, барышня, у вас нет возлюбленного?

Девушкам с постоялых дворов в окрестностях Бреста уже с раннего детства известны слова любви.

— Ну! Тетка мне устроила такую жизнь... да Я еще не кончила учить свой катехизис...

Одно другому не мешает.

—Сначала, нужно узнать друг друга... — ответила она холодно.

Очевидно, догадалась сразу.

Да, нет! Она еще чересчур молода. Я не могу на ней жениться. Не могу... и это чересчур глупо искушать себя без толка.

— Послушайте, барышня, вы подумайте... Это ведь не очень серьезно... так как я не здешний...

Она бросила косой взгляд на дом и наклонилась ко мне:

— Вы мне дадите золотой крест, настоящий золотой крест, как это у нас в обычае между влюбленными, а?

— С большим удовольствием.

Мы все еще шутили, однако, под навесом становилось слишком темно.

Было слышно, как трещало масло на сковороде у тетки, которая не обращала на нас никакого внимания.

Я понизил голос:

— Ты из этой местности? Ты бретонка?

— Да! А вы?

— Я из воспитательного дома в Бресте. У меня нет семьи. Однако, я служу вторым смотрителем на маяке Ар-Мен, а это не дурное положение... нужно бы нам еще увидаться.

— А это далеко, это место?

— У черта на куличках! Я могу являться раз в две недели, конечно, если нет бури, вы понимаете?

— Ну ладно. Так вы моряк, — и она сделала гримаску. — Моряки все бесчестные!

— Кто это вам наговорил таких скверных вещей о моряках?

— У меня есть подруга, малютка Трегенек, дочь канатчика... они сделали ей ребенка, — бухнула Марьи, — да и бросили. Она теперь в больнице.

Мне было немного не по себе. Я опустил голову.

— Однако, хорошенькие вещи вы знаете. Сколько вам лет?

— Еще нет пятнадцати. Если мы с вами согласимся, то я вам скажу один секрет.

— Так давайте устроим соглашение.

— В тот день, когда у меня будет золотой крест, не раньше!

Я хотел было сейчас же ковать железо, пока оно горячо, но время уже ушло.

Тетка кричала нам из двери:

— Через минуту будет готово. Потерпите еще немножко. Я уже перебираю салат.

И она исчезла со сбившейся на бок прической.

Подперев рукою голову, я сказал:

— Не можете