Вдали от обезумевшей толпы. В краю лесов - Томас Гарди

необычную для ее лет и жизненного опыта проницательность. Марти поняла, какая опасность для чистых сердец таится в этих встречах, явившихся следствием пренебрежения Фитцпирса к жене. Миссис Чармонд, однако, чуть ли не сверхъестественным чутьем, которое появляется у женщин в подобных обстоятельствах, угадала, что хотела сказать Марти. И вид этой пары, вступившей на опасный путь и разбившей тем самым надежды бедной Марти, еще более укрепил миссис Чармонд в ее благородном намерении, родившемся под действием разговора с лесоторговцем.

Полная самых прекрасных чувств, она простилась с Марти и пошла, переступая через пеньки срубленного орешника, к тому месту, где стояли Уинтерборн и Грейс. Они заметила приближение миссис Чармонд, и Уинтерборн сказал:

– Она идет сюда. Это хороший знак. Она не любит меня, так что я лучше уйду.

И он отошел туда, где работал до прихода Грейс, а грозная соперница Грейс приблизилась к ней, и две женщины оглядели друг друга с головы до пят.

– Дорогая… миссис Фитцпирс! – воскликнула миссис Чармонд, волнуясь так сильно, что у нее прерывался голос. – Я столько времени не видела вас!

С этими словами она неуверенно протянула руку, а Грейс замерла, точно дикое животное, впервые увидевшее зеркало или иной не менее удивительный продукт цивилизации. Неужели это миссис Чармонд так приветливо говорит с ней? Нет, Грейс решительно не понимала, что такое жизнь.

– Я хотела бы поговорить с вами, – сказала миссис Чармонд без дальнейших обиняков, ибо Грейс посмотрела на нее так, что у нее мурашки побежали по коже. – Вы не могли бы сейчас пойти со мной туда, где мы будем совсем одни? – прибавила она.

Едва преодолевая отвращение, Грейс кивнула и, точно подчиняясь заведенной пружине, углубилась вместе с миссис Чармонд в чащу леса. Они шли и шли, зашли гораздо дальше того, чем предполагала миссис Чармонд, но язык не повиновался ей, и она шла молча.

– Я виделась с вашим отцом, – наконец начала она. – И… и я очень расстроена тем, что он мне сказал.

– А что он сказал вам? Он не посвятил меня в свои планы, когда пошел к вам.

– Зачем повторять то, что вам и без того известно.

– В самом деле, зачем? – с горечью переспросила Грейс. – Зачем повторять то, о чем мы обе сейчас думаем?

– Миссис Фитцпирс, ваш муж, мистер Фитцпирс…

И в тот самый миг, как с уст ее сорвалось это опасное имя, по лицу ее вдруг пробежало жалкое и несчастное выражение, которое, как вспышка молнии, озарило то, чем было до краев полно ее сердце. Так мимолетно было это выражение, что никто, кроме очень чуткой женщины – а таковой как раз и была Грейс, – не уловил бы его значения.

– Так вы действительно его любите! – воскликнула Грейс в несказанном удивлении.

– Что вы сказали, милочка?

– Боже мой, – продолжала Грейс, – а я-то до сих пор думала, что для вас это просто злое кокетство, что вы только забавляетесь от нечего делать – богатая леди с бедным сельским доктором, – а в глубине души презираете его вместе с той, которая ему принадлежит. Но теперь я вижу, что вы любите его, любите безумно, и я перестала вас ненавидеть, как ненавидела раньше… Да, – продолжала миссис Фитцпирс, и голос ее задрожал от волнения, – если это не забава, а настоящее чувство, то во мне больше жалости к вам, чем презрения, потому что вы страдаете больше всех!

Миссис Чармонд была взволнована не менее Грейс.

– Я не должна была бы пускаться с вами в объяснения: это унизительно, – но я любила вас когда-то и только ради тех дней попытаюсь объяснить, как глубоко вы заблуждаетесь!

Смущение миссис Чармонд было вызвано главным образом тем неожиданным и досадным фактом, что простая девчонка, еще вчера ребенок, вдруг одержала над ней такую победу, эмоциональную и духовную.

– Я не люблю его! – с отчаянием выговорила миссис Чармонд эту противоречащую истине фразу. – С моей стороны это всего лишь любезность. Я была с ним более приветлива, чем обычно принято с докторами. Я была так одинока, и мы беседовали, я от нечего делать иногда флиртовала с ним. И я очень сожалею, что эта ребяческая игра, основанная на чисто дружеском расположении, обернулась таким досадным недоразумением. Кто бы мог ожидать? Но люди в этих местах так неискушенны!

– Нет-нет, это любовь, – возразила Грейс, качая головой. – К чему все слова, вы любите его! Я вижу по вашему лицу, что в этой истории с моим мужем сердце ваше не дало ходу привычке. Последние пять-шесть месяцев вы вели себя недостойно, но по крайней мере были искренни, и это обезоруживает меня!

– Я была неискренна, если уж вы предпочитаете это слово. Я играла им, и я не люблю его!

– Вы играли другими, но его вы полюбили, как не любили раньше никого, – упрямо стояла на своем Грейс.

– Ну хорошо, не буду спорить, – сказала миссис Чармонд, невесело усмехнувшись. – Что же, дитя мое, вы хотите упрекнуть меня за это?

– Нет, – великодушно ответила Грейс, – любите его сколько угодно, я не возражаю. Только, позвольте заметить, вы избрали нелегкий путь: мне будет легче. Вы скоро наскучите ему – таков он уж есть, вы ведь не знаете его так, как я! И вы еще горько пожалеете, что встретились с ним!

Миссис Чармонд побледнела и почувствовала дурноту, услыхав это пророчество. Грейс, которую все считали воплощенной кротостью, вдруг оказалась куда более твердой, чем ее соперница.

– Вы все выдумываете, глупая жестокая девчонка! – вспыхнула миссис Чармонд. – Ничего, кроме приятельских отношений, между нами нет, ничего! Самое ближайшее будущее докажет это. Я немедленно прикажу не принимать его больше. И мне это не составит труда, поскольку ничем не грозит ни моему сердцу, ни имени.

– Сомневаюсь, чтобы вы решились больше не принимать его, – сухо сказала Грейс, пригибая тонкую ветку орешника, и прибавила, резко отпустив: – Я не питаю к вам зла, не то что вы ко мне. До нашего разговора я презирала вас за бессмысленную жестокость, теперь же жалею за слабость, за то, что любовь ваша так несчастливо направлена. Когда Эдрид уходит из дому, чтобы повидать вас в урочные и неурочные часы, когда в полночь скакал верхом через лес и вересковую пустошь, рискуя жизнью, весь облепленный грязью, только бы одним глазком взглянуть на вас, я называла его глупцом, жалкой игрушкой в руках закоренелой кокетки. Я думала, то, что представляет собой трагедию для меня, для вас комедия, а теперь вижу, что ваше положение так же трагично, а может быть, и более, чем мое: что если я просто огорчена,