Что не так с этим миром - Гилберт Кийт Честертон

том единственном аспекте, в котором мужчины действительно равны. Старые писатели проявляли глубокую мудрость, когда говорили о равенстве мужчин, и они были не менее мудры, не упоминая женщин. Женщины всегда авторитарны; они всегда выше или ниже. Вот почему брак превращается в своего рода поэтические качели. В мире есть только три вещи, которых женщины не понимают, и это – Свобода, Равенство и Братство. Но для мужчин (мало замечаемого в современном мире класса) это все равно что воздух, которым они дышат, и наши самые образованные дамы не смогут ничего понять в мужчинах, пока не примут во внимание этот освежающий дух товарищества. Наконец, товарищество обладает третьим качеством погоды – настойчивостью тела и необходимостью удовлетворять его нужды. Невозможно говорить о товариществе, не принимая вместе с ним сердечную радость совместной трапезы, распития напитков или курения, этого шумного материализма, который многим женщинам кажется просто свинским. Называйте это оргией или таинством, но нельзя умалять его значение: по сути, товарищество – это сопротивление высокомерию индивидуума. Даже вопли и пьяное покачивание очень скромны. В основе буйства лежит некое безумное смирение; желание переплавить отдельную душу в массу неприхотливой мужественности. Это – шумное исповедание слабости всякой плоти. Ни один мужчина не должен быть выше того, что свойственно всем людям. Такое равенство должно быть телесным, грубым и комичным. Мы не только находимся в одной лодке, но вместе страдаем морской болезнью.

Слово «товарищество» сейчас обещает стать таким же ничтожным, как и слово «близость». Есть клубы социалистического толка, где все члены, мужчины и женщины, называют друг друга «товарищ». Насчет этой привычки у меня нет особых эмоций, враждебных или наоборот: в худшем случае это условность, а в лучшем – флирт. Я хочу лишь указать на один рациональный принцип. Если вы решите смешать в кучу все цветы: лилии, георгины, тюльпаны и хризантемы и назовете их всех ромашками, вы обнаружите, что испортили прекрасное слово «ромашка». Если вы решите называть всякую человеческую привязанность товариществом, если вы включите в это понятие уважение юноши к почтенной пророчице; интерес мужчины к прекрасной женщине, которая водит его за нос; отраду философствующего старого чудака в девушке, дерзкой и невинной; завершение злейшей ссоры или начало огромной любви – если вы вздумаете называть все подряд «товариществом», вы ничего не выиграете, вы лишь потеряете слово. Ромашки очевидны, универсальны и откровенны, но это лишь один вид цветов. Товарищество также очевидно, универсально и откровенно, но это только один вид привязанности; оно имеет свои черты, которые немыслимы для любого другого вида отношений. Кто познал истинное товарищество в клубе или в полку, тот знает, что оно безлично. В дискуссионных клубах звучит педантичный призыв, точно соответствующий мужским эмоциям: «Говорите по делу». Женщины разговаривают друг с другом; мужчины говорят по делу, придерживаясь общей темы. Со многими добрыми людьми случалось, что, сидя в кругу пяти лучших друзей и увлекшись обсуждением какой-то системы, они забывали, кто находится рядом. И это свойственно не только интеллектуалам: все мужчины – теоретики, говорят ли они о Боге или о гольфе. Все мужчины способны отвлечься от своей личности, – иными словами, они республиканцы. После захватывающей беседы никто не помнит, кто именно сказал самое интересное. Каждый мужчина говорит с воображаемой толпой, мистическим облаком, именуемым «клуб».

Очевидно, что такая небрежность, важная для коллективных отношений между мужчинами, таит в себе изъяны и опасности. Она – источник плевков и ругани, она по необходимости ведет к ним: честное товарищество не может не быть грубым. В тот момент, когда в мужской дружбе упоминается красота, ноздри забивает некий отвратительный запах. Дружба должна быть физически грязной, чтобы оставаться нравственно чистой: это отношения нараспашку, «без пиджака». Хаос привычек, который всегда возникает в чисто мужском обществе, лечится лишь одним достойным средством: строгой монастырской дисциплиной. Любой, кто видел наших несчастных молодых идеалистов в поселениях Ист-Энда[102], теряющих воротнички в стирке и живущих на консервированном лососе, поймет, почему мудрость святого Бернарда или святого Бенедикта[103] постановила, что, если мужчинам придется жить без женщин, они не должны жить без правил. Нечто подобное этой искусственной аккуратности, конечно, достигается в армии; и армия также во многих отношениях схожа с монастырем, разве что здесь безбрачие обходится без целомудрия. Но эти соображения не относятся к нормальным женатым мужчинам. Их инстинктивная анархия сдерживается беспощадным здравым смыслом другого пола. Есть только один очень робкий вид мужчин, который не боится женщин.

III. Общее видение

Эта мужская любовь к открытому и равноправному товариществу лежит в основе всех демократий и попыток управлять с помощью дебатов: без духа товарищества республика была бы мертвой формулой. Конечно, даже в нынешнем виде дух демократии зачастую сильно отличается от буквы, и пивная часто оказывается лучшим испытанием для него, чем парламент. Демократия применительно к человеку – это не суд большинства и даже не суд всех. Более точно ее можно определить как суд, осуществляемый кем угодно. Я имею в виду, что она основывается на клубной привычке ожидать от совершенно незнакомого человека определенных заведомых свойств, предполагать, что эти свойства неизбежно присущи и ему, и вам. И лишь такие свойства, которые предполагаются у всех, обладают полной силой демократии. Подойдите к окну и посмотрите на первого проходящего мимо человека. Либералы, возможно, добились подавляющего большинства в Англии, но вы бы и пуговицы не поставили на то, что этот человек либерал. Библию, допустим, читают во всех школах и уважают во всех судах, но вы бы и соломинку не поставили на то, что именно этот прохожий верит в Библию. Но вы готовы поспорить на свою недельную зарплату, что он верит, скажем, в необходимость ношения одежды. Вы готовы поспорить, что он ценит физическое мужество и признает власть родителей над детьми. Конечно, он может оказаться тем единственным исключением из миллиона, кто не верит в эти вещи; если уж на то пошло, этот прохожий может оказаться бородатой леди, одетой как мужчина. Но такие исключения не учитываются арифметически: люди, придерживающиеся подобных взглядов, не меньшинство, а монстры. Единственной проверкой всех универсальных догм, обладающих полной демократической силой, остается проверка на человека с улицы. То, что вы первым делом замечаете в новом посетителе пивной, – это и есть английский закон. Первый человек, которого вы видите из окна, – он и есть король Англии.

Упадок таверн, сопутствовавший общему упадку демократии, несомненно, ослабил этот мужской дух равенства. Я помню, как зал, полный социалистов, буквально расхохотался, когда я сказал им, что во всей поэзии