Футбол 1860 года. Объяли меня воды до души моей… - Кэндзабуро Оэ

– Тамакити человек осторожный. Он был бешеным мотоциклистом, но ни разу не был ранен серьезно, – ответил Такаки.

Комната, куда спустился Исана, была наполнена журчащими голосами птиц. В бункере – Тамакити оставил люк открытым – Дзин слушал магнитофон. Утопая в птичьих голосах, Красномордый что-то писал. Исана заглянул через его плечо, и тот поднял залившееся краской лицо – у него был растерянный вид застигнутого врасплох школьника. На листе бумаги Красномордый нарисовал двухмачтовое судно в вертикальном разрезе и в плане и снабдил рисунок подробными пояснениями. Сжав зубы, он старался скрыть свое смущение.

– Я описываю, какого размера и какой конструкции корабль нам требуется, – объяснил он.

– Молодец, нам это скоро понадобится, – сказал Исана.

Из люка высунулась голова Тамакити. Когда он вылез, в руках его оказались два полиэтиленовых мешочка с чем-то тяжелым и твердым. Он держал их с преувеличенной осторожностью, будто это были не гранаты, а бутылки с горючей смесью.

– Через десять минут атакую. Влезайте в бункер и закройте крышку люка, – сказал он.

– Смотри не ошибись, а то еще бросишь их из рубки вниз, – съехидничал Красномордый, но Тамакити даже не удостоил его взглядом.

Исана и Красномордый, как спасающиеся от бомбежки мирные жители, спустились в бункер, и Исана плотно прикрыл крышку люка. Дзин тихо узнавал голоса птиц. Раньше в птичьих голосах для него был заключен весь мир. Теперь же, называя имена птиц, Дзин знакомил с каждой из них Инаго, которая задумчиво смотрела на него.

– Это пестрый дрозд, это козодой, – казалось, Дзин подбадривает Инаго, точно заблудившуюся в темном лесу, – это длиннохвостая сова, это иглохвостая сова, это погоныш…

Поглощенный птицами, Дзин не обратил на Исана никакого внимания. У Инаго, на которую Исана смотрел в профиль, лишь напряглись сиреневатые, как ростки щавеля, жилы на шее, но она так и не повернулась к нему. В бункере ранним летним утром было еще довольно прохладно, на Инаго были хлопчатобумажные брюки и рубаха, которые надевал Исана, отправляясь в заболоченную низину.

– Дзин настоящий специалист по голосам птиц, – сказал Красномордый.

– А ты – по кораблям. Оборудовал бункер под кубрик.

– Прежде чем сделать чертеж, нужно было представить себе настоящий корабль. Вот и сделали его здесь, – объяснил Красномордый. – Нам нужна перестроенная рыбачья шхуна водоизмещением в шестнадцать с половиной тонн и длиной пятнадцать метров.

– Перестроенная рыбачья шхуна? По-моему, в павильоне киностудии корабль выглядел куда романтичнее.

– Сначала Союз свободных мореплавателей предполагал выйти в море на паруснике, – сказал Красномордый. – Но безопаснее всего выйти в море на перестроенной рыбачьей шхуне.

– Здравая мысль, – одобрил Исана.

В углу, возле газовой плитки и мойки, Доктор, сидя на корточках, раскладывал продукты.

– Чего-нибудь не хватает, Доктор? – спросил Исана.

– Нет, все в порядке, – улыбнулся Доктор. – Хорошо, что вы нашли консервированный шпинат и маринованную капусту. Они очень полезны. Удобны и консервы – вскипятил, и можно есть. Современное человечество продержится долго. Но что делать с водой? Если перекроют водопровод…

– Нужно набрать хоть ведерко. Противник не остановится перед этим, – сказала Инаго, повернувшись к Исана и Доктору.

Но разговаривать никому не хотелось. Каждый напряженно, не отрываясь, смотрел на стенные часы. И только Дзин говорил то, что думал. Теперь он открывал мир летних птиц, различить пение которых не был в состоянии ни один из подростков.

– Это – серый личинкоед, это – жаворонок, это – райская мухоловка, это – горная трясогузка…

Дважды ударили взрывы. Они слились, как две ползущие по стене капли, но каждый из них возник отдельно. Бункер качнуло, как качнуло бы комель могучего дерева. Лента с поющими птицами продолжала крутиться, но Дзин протянул к Инаго руки, покрытые еще пятнами от сыпи. Испуганные, широко раскрытые глаза Инаго смотрели растерянно, беспомощно.

– Ну, Дзин, объясняй дальше. Объясняй названия птиц, – сказала Инаго.

– Это – мухоловка, это – жаворонок, – снова заговорил Дзин, дрожа всем телом.

Исана, Красномордый и Доктор взбежали по металлической лестнице и прикрыли крышкой люка звучавшие позади голоса птиц. Слышно было, как в заднюю стену здания ударяют камни и комья земли. Прижимая к боку автомат дулом вниз, по винтовой лестнице сбежал Тамакити. Он выскочил в прихожую и, едва переведя дух, навалился плечом на входную дверь.

– Вы спрячьтесь наверху. А Красномордый и Доктор помогут мне, – хрипло приказал Тамакити. – Я сейчас возьму пленного.

Он поудобнее перехватил автомат, чтобы можно было стрелять, не целясь, а левой рукой открыл замок.

– Спрячьтесь наверху, вы ведь заложник!

Над головой Исана слышался чей-то приглушенный голос. Это был хриплый голос Такаки, но разобрать, что он говорит, было невозможно. Прильнув к бойнице, он что-то кричал. Стоявший рядом с ним Радист проверял, хорошо ли вставлена в винтовку обойма. Исана выглянул наружу из соседней бойницы. Перед ним открылась комическая и в то же время впечатляющая картина. Справа от убежища, похожая на убитого носорога, лежала на боку полицейская машина. Перед ней в полном вооружении, растерянно стоял полицейский моторизованного отряда. Бежать назад, где стояли полицейские машины и ряды щитов, – слишком далеко и страшно, из бойницы доносились устрашающие крики Такаки.

– Здорово получилось! – крикнул Радист, передавая Такаки винтовку.

Такаки выстрелил. Точно в ответ на этот выстрел, град пуль застучал по стенам убежища. Что касается полицейского, то он, видимо, был водителем взорванной машины, сначала оглушенный, теперь он решительно повернулся кругом и, прижав локти к бокам, топая огромными черными ботинками, бежал ко входу в убежище, чтобы сдаться в плен.

– Порядок! – возбужденно закричал Такаки; он был похож на гончую, настигшую зверя.

Его худое лицо покраснело от радости и азарта, глаза сияли. Слышно было, как открылась – чтобы впустить пленного – дверь и тут же захлопнулась. Исана прислушался к возне в прихожей: не похоже было, что пленный оказывает сопротивление. Возможно, это красноречивый пленный, сопротивляющийся словесно. Наконец донесся его протестующий крик:

– Дуракиии!

Первую букву он произнес с такой силой, что она, казалось, оторвалась от остальных, а последнюю тянул, сколько можно тянуть гласную в японском языке. Он закричал: «Дураки!», но чувствовалось, что вложил в это слово невероятную враждебность. К тому же и кричал каким-то презрительным тоном. Поскольку он продолжал выкрикивать свое «дуракиии», было ясно, что в прихожей с ним что-то делают, а он под дулами винтовок вынужден подчиняться. Можно было предположить, что ему наносят не физическую, а моральную травму. Пленный по-прежнему не оказывал никакого сопротивления и лишь протестовал словесно.

– Дуракиии! Разве так можно совершить революцию? Дуракиии! (Мы не совершаем никакой революции. Нам нужно выйти в море, – мягко отвечал ему