Финеас Финн - Энтони Троллоп

не следовало связывать себя – до того момента на склонах Лохлинтера, – и тогда мы оба были бы сейчас куда счастливее.

– Не знаю, как бы все обернулось, – дрогнувшим голосом проговорил Финеас.

– Не знаете! Но я знаю. Вы, конечно, тысячу раз вонзали мне в сердце кинжал, рассказывая о своей любви к Вайолет. Это было очень жестоко – жестоко без надобности. О мужчины, вы поистине беспощадны! И все же я верю, что могла удержать вас тогда – если бы к тому моменту, как вы признались мне, еще не было слишком поздно. Разве я не права?

– Разумеется, тогда вы были бы для меня всем. Я никогда не обратился бы мыслями к Вайолет.

– Это первые добрые слова, которые вы сказали мне с того дня. Я пытаюсь утешиться тем, что так бы и случилось. Но это в прошлом, и ничего уже не поделаешь. У меня был свой роман, у вас свой. Вы мужчина, и для вас естественно новое увлечение, но я – другое дело.

– А теперь вы советуете мне предложить руку и сердце другой женщине – лишь потому, что она богата?

– Да, советую. У вас была романтическая пора, а теперь пришло время вернуться к жизни действительной. Неужто я дала бы вам этот совет, если бы не желала добра? Ваш успех не принесет мне пользы. Меня даже не будет здесь, чтобы его увидеть. О вашей жизни я услышу лишь как изгнанница, отлученная от английских берегов, до которой долетают смутные слухи о жизни покинутой страны. Но вы по-прежнему мне достаточно дороги, и – скажу смело, ибо не думаю, чтобы вы поняли меня превратно, – я достаточно вас люблю, чтобы желать отвратить от вас катастрофу. С тех пор как мы с Баррингтоном впервые взяли вас под крыло, я никогда от вас не отступалась. И тогда, когда решила, что для нас обоих будет лучше остаться добрыми друзьями. И тогда, когда вы так безжалостно рассказывали мне о своей любви к Вайолет. И когда я предостерегала вас не приезжать в Лохлинтер, потому что видела в том опасность. И когда просила не навещать меня в Лондоне из-за моего супруга. И когда мой отец на вас разгневался – я все равно не отступалась. Я не давала ему покоя, пока он не смягчился. И когда вы пытались отнять у Освальда его любовь, а я думала, что вам это удастся – ибо в тот момент я действительно думала именно так, – я не отступалась и тогда. Я всегда была вам верна. И теперь, когда я должна уехать прочь, скрыться и больше не показываться в свете, я верна по-прежнему.

– Лора, дорогая Лора! – воскликнул Финеас.

– О нет! – сказала она без тени гнева, но с печалью в голосе. – Не нужно. Этому не место меж нами. И вы вовсе не имеете в виду ничего подобного – так плохо я о вас не думаю. Но мы не должны позволять себе даже слов привязанности – лишь те, что могу произнести я, заверяя вас в своей дружбе.

– Вы мой друг, – Финеас, отвернув лицо, протянул ей руку. – Вы и правда мой друг.

– Тогда сделайте, как я вам велю.

Он сунул руку в карман, нащупав письмо с намерением показать ей. Но в тот момент ему пришло в голову, что, сделав это, он и правда будет связан навсегда. Он знал, что уже связан – словом, данным своей Мэри, но желал иметь возможность еще раз обдумать эти узы, прежде чем объявить о них даже своему ближайшему другу. Финеас сказал леди Лоре, что та его искушает, и сейчас она действительно обратилась в искусительницу. Но если допустить возможность, что она искушает не напрасно, письмо в кармане показывать ей нельзя. Леди Лора в этом случае никогда не должна услышать из его уст имя Мэри Флад Джонс.

Прощаясь, Финеас не имел никакого определенного плана – точнее сказать, не мог сообщить о своих планах ничего определенного. До дня, когда в палате общин будут – или же, напротив, не будут – рассматривать во втором чтении законопроект мистера Монка, оставалась неделя; в этот срок нашему герою предстояло принять окончательное решение. Он пошел в клуб и до ужина пытался написать письмо Мэри, но, положив перед собой лист бумаги, обнаружил, что не в состоянии этого сделать. Наш герой не подозревал себя в намерении предать возлюбленную, но сама эта идея, существовавшая в сознании, делала задачу совершенно непосильной. В конце концов он отложил бумагу и спустился вниз ужинать.

Была суббота, и парламент в тот вечер не заседал. Финеас оставался на Портман-сквер с леди Лорой почти до семи, а позднее намеревался отправиться на званый вечер к миссис Грешем, куда был приглашен. Там обещал быть весь Лондон, а Финеас решил, пока остается в столице, не пропускать никаких важных светских приемов. У него, однако, был еще час или два, перед тем как вернуться домой и переодеться. Финеас сошел в курительную комнату. Там было многолюдно, но одно место оставалось свободным, и наш герой, не успев толком осмотреться, обнаружил, что по правую руку от него сидит мистер Бонтин, а по левую – мистер Ратлер. Во всем Лондоне не нашлось бы двух человек, к которым он питал неприязнь более сильную, однако теперь избежать их общества было невозможно.

Нападение последовало безотлагательно – сначала с одной стороны, потом с другой.

– Мне тут сообщили, будто вы собираетесь нас покинуть, – заявил Бонтин.

– Что же за злые языки такое болтают? – поинтересовался наш герой.

– Болтают многие, и весьма громко – вот и все, что я могу сказать, – ответил Ратлер. – Полагаю, я почти про каждого в палате общин знаю, кто как будет голосовать, и ваше имя записано у меня не в той колонке.

– Ради всего святого, скорее перепишите, – усмехнулся Финеас.

– Непременно, если вы скажете мне всерьез, что я могу это сделать, – сказал Ратлер.

– На мой взгляд, – заметил Бонтин, – нужно быть либо другом, либо уж врагом. Открытого врага я уважаю.

– Считайте меня в таком случае открытым врагом. И уважайте, – парировал Финеас.

– Прекрасно, но это ровным счетом ничего не значит, – продолжил Ратлер. – Я всегда опасался, что рано или поздно придет час, когда вы, Финн, не удержитесь в колее. Разумеется, «независимость» звучит очень внушительно.

– Еще как внушительно, – согласился Бонтин. – Только пользы нет ни черта.

– Но нельзя быть независимым и в то же время оставаться в общей лодке. Вы не понимаете, сколько неудобств доставляете и как путаете расчеты.

– О расчетах я не задумывался, – признал Финеас.

– Ваша беда в том, Финн, – вновь заговорил Бонтин, – что вы не из того теста, чтоб занимать государственную должность: уж