Финеас Финн - Энтони Троллоп

– Что мы делаем? – переспросил ее брат.

– Именно. Что же?

– Ничего особенного, – ответствовала Мэри.

– Да, совершенно ничего особенного, – подтвердил Финеас. – Все дело в том, что мы обручились и намерены пожениться. Но это такая безделица, верно, Мэри?

– Ах, Барбара! – Мэри, вне себя от восторга, бросилась в объятья подруги. – Я самая счастливая девушка на всем белом свете!

Глава 67

Лондонские советчики

Прежде чем Финеас вернулся в Лондон, о его помолвке с Мэри Флад Джонс узнала семья, миссис Флад Джонс и, по сути, все обитатели Киллало. О другом его секрете – что ему, вероятно, придется оставить должность, – знала только Мэри. Финеас считал, что поступил по чести, рассказав ей о своем положении, прежде чем просить ее руки, ведь так она могла отказать ему, если бы пожелала. Тем не менее он прекрасно понимал, что с ее стороны такого благоразумия ожидать не стоит; если она его любит, то непременно признается в ответ на прямой вопрос, а в том, что любит, наш герой был уверен.

– Возможно, потребуется время, Мэри, – сказал ей Финеас перед отъездом, – особенно если я уйду в отставку. Тогда ожидание точно будет необходимо.

– Я готова ждать сколько угодно, если ты будешь мне верен, – пообещала она.

– Ты сомневаешься, милая?

– Нисколько. Я поручилась бы жизнью, что твое слово крепче камня.

– Так и есть, дорогая Мэри. Если я лишусь жалованья, мне придется начать все заново и приучиться зарабатывать деньги своим прежним ремеслом, чтобы содержать жену. Но, имея перед собой такую цель, я убежден, что все преодолею.

Так они расстались. Мэри – хоть, разумеется, предпочла бы, чтобы жених сохранил свое положение и по-прежнему оставался депутатом парламента и помощником статс-секретаря, – не позволяла себе никаких колебаний, способных омрачить ее счастье, а Финеас, одолеваемый вопросами и сомнениями в собственном благоразумии, был тем не менее твердо намерен следовать избранным путем. Он оставит должность, уйдет из парламента и немедленно приступит к адвокатской работе, если этого потребует совесть, но главное – что бы ни случилось, останется верен Мэри Флад Джонс.

Декабрь уже наполовину прошел, когда Финеас увиделся с лордом Кантрипом.

– Да-да, – кивнул тот, когда его помощник начал свою повесть. – Я видел, к чему все идет. Жаль, что меня не было рядом с вами.

– Если бы вы знали Ирландию, как я, вы были бы так же заинтересованы в этом законе.

– Тогда могу сказать одно: благодарение богу, что я ее не знаю. Видите ли, Финн, по моему мнению, человек, стремящийся приносить пользу, должен выбрать для себя определенное поле деятельности. Мне очень жаль, что вы так поступать не хотите.

– Значит, вы считаете, что я должен уйти?

– Этого я не говорил. Раз вы сами этого желаете, я, разумеется, побеседую с Грешемом. Монк, насколько мне известно, уже подал в отставку.

– Он писал мне об этом.

– Меня всегда тревожило его влияние на вас, Финн. Мистер Монк – человек умный и, пожалуй, самый честный в палате общин, но я предполагал, что дружба с ним вас до добра не доведет. Впрочем, поглядим. Я поговорю с Грешемом после Рождества. Торопиться некуда.

Когда парламент вновь собрался, уход мистера Монка привлек всеобщее внимание. Прежний министр сразу занял место в дальнем конце зала – как оказалось, прямо перед мистером Тернбуллом; оттуда он и представил свои объяснения произошедшему. Кто-то из депутатов оппозиции задал вопрос, не покинул ли правительство один из почтенных министров. Мистер Грешем ответил, что, к его большому сожалению, досточтимый коллега, который еще недавно возглавлял министерство торговли, подал в отставку, хотя по его, мистера Грешема, мнению, шаг этот был излишним. Указанный коллега придерживался определенных воззрений по поводу прав ирландских арендаторов, с которыми ни сам премьер-министр, ни уважаемый статс-секретарь по делам Ирландии не могли полностью согласиться, однако вопрос этот можно было отложить по крайней мере до следующей сессии. Тут мистер Монк произнес свою первую большую речь в разъяснение своей позиции: он-де считает своим долгом настаивать на немедленном принятии мер для защиты ирландских фермеров и принужден был уйти со своего поста, так как не мог за это выступать, будучи членом кабинета. Затронул мистер Монк и мучившие его сомнения: стоило ли человеку в его возрасте впервые взваливать на себя ярмо государственной службы? Это побудило к ответной речи мистера Тернбулла, который воспользовался случаем, чтобы выразить полное согласие со старым другом – впервые с тех пор, как тот поддался на соблазнительные посулы правительства, – и с большим удовлетворением приветствовать его возвращение на скамьи независимых депутатов. Таким образом, дебаты проходили весьма оживленно.

До сих пор не прозвучало ничего, что потребовало бы от Финеаса выступить в палате общин или открыто заявить о своей позиции, но он не сомневался, что в скором времени сделать это наверняка придется. Мистер Грэшем, хоть и старался говорить мягко, явно был очень зол на прежнего министра торговли, и кроме того, было совершенно ясно, что мистер Монк представит законопроект, принятию которого мистер Грешем намерен решительно противиться. Финеас понимал: если это случится и мнения в палате общин разделятся почти поровну, сам он встанет перед окончательным выбором. Когда он вновь завел об этом разговор с лордом Кантрипом, тот лишь пожал плечами и покачал головой.

– Могу лишь посоветовать вам забыть все, что произошло в Ирландии, – сказал он Финеасу. – Если вы так сделаете, никто об этом и не вспомнит.

«Как будто возможно с легкостью взять и забыть подобное, – тем же вечером написал наш герой в письме к Мэри. – Разумеется, теперь я подам в отставку. И я нисколько не сожалел бы, если б не ты».

Этой зимой Финеас много виделся с мадам Гослер и так часто обсуждал с ней свое положение на службе, что она уже уверяла, будто начала наконец постигать тайны английского кабинета министров.

– Думаю, вы совершенно правы, мой друг, – сказала она, – совершенно правы. Неужто для того, чтобы получать жалованье, вы должны сидеть в парламенте и соглашаться, будто черное – это белое, а белое – это черное! Разумеется, это никуда не годится!

Когда Финеас заговорил о деньгах – о том, что, если он откажется от своей должности, ему придется оставить и парламент, – мадам Гослер предложила ссудить ему, сколько требуется.

– Отчего вы не можете принять это как жест дружбы? – спросила она. Финеас указал ей, что едва ли когда-либо сможет вернуть долг, на что она топнула ногой и велела ему уходить. – У вас есть принципы, – произнесла мадам Гослер, – но не настолько высокие, чтобы понять: в такой договоренности ни для одного из нас не будет ничего постыдного.

Финеасу пришлось уверять ее со слезами на глазах, что с его стороны согласиться было бы как раз чрезвычайно постыдно.

Тем