Рассказы - Лао Шэ

день как ошалелые. Машины-калеки были доставлены на рассвете. Они сигналили поочередно — по пять минут каждая; с восходом солнца их окружила толпа мальчишек. Мы сфотографировали весь автоотряд и отослали снимки в вечерние газеты. Тесть Цю сочинил торжественную заметку в старинном стиле, в коей пространно описал это внушительное зрелище… В тот вечер мы не ужинали: от непрерывных гудков у всех разболелась голова…

И умница же этот Ван! Наутро, едва открыли ворота, — а там уже машина, а в машине — какой-то офицер. Ван так заторопился навстречу гостю, что забыл про низкую дверь и набил себе шишку. Так и есть: клиент — венерик! Ван сразу забыл про боль и весь расцвел: ради этого стоило набить десяток шишек!

Больному требовался укол. Сиделки, поддерживая его под руки, расстегнули на нем мундир, подошла госпожа Ван, пухлым пальчиком дважды легонько ткнула в нужную точку, и Ван сделал укол. Пациент явно не смыслил в медицине и только приговаривал, поглядывая на сиделок:

— Отлично, отлично!

Я шепотом посоветовал Вану сделать еще один укол. Цю тоже сообразил, что надо ковать железо, пока горячо, и тут же приготовил препарат для инъекции — в жасминный чай бросил щепотку соли. Ван приказал сиделкам взять офицера под руки, опять подошла его жена, отметила пальчиком нужное место, а Ван сделал укол. Офицер продолжал приговаривать:

— Отлично, отлично!

Тогда Ван, уже по собственному почину, вкатил ему порцию лунцзинского чая. В чае-то мы знали толк и заваривали только лунцзинский и жасминный5. За два «чайных» укола и за первый, настоящий, мы взяли с офицера двадцать пять юаней. Вообще-то говоря, укол стоил десять юаней — но за три мы сделали скидку. А пациенту сказали, что надо прийти еще — десяти уколов будет достаточно, чтобы искоренить болезнь. «Чего-чего, а чаю у нас хватит», — подумал я.

Больной расплатился, но уходить ему не хотелось, и мы с Ваном принялись занимать его разговорами. Я похвалил клиента за то, что он не стал скрывать своей болезни — раз уж подхватил, скорей лечись, и лучше всего у нас — полная гарантия, что все обойдется. Сифилис — болезнь великих людей, и стыдиться тут нечего: несколько уколов — и все как рукой снимет. А если трусить, скрытничать или исподтишка, словно школьник или приказчик из лавчонки, искать по объявлениям в общественных уборных какого-нибудь знахаря да покупать из-под полы лекарства, это до добра не доведет. Офицер только поддакивал и говорил, что уже раз двадцать был в больницах, но только сегодня почувствовал истинное облегчение.

Когда я иссяк, подключился Ван и заявил, что сифилис и болезнью-то считать нельзя: достаточно самому время от времени делать уколы. Офицер и с этим согласился, сославшись на собственный опыт: уж сколько раз, не долечившись, пускался он в погоню за удовольствиями — в случае чего, сделаешь себе несколько лишних уколов, и все сходит с рук. Ван встретил его слова с одобрением и немедленно закинул удочку: если пациент намерен лечиться длительное время, плату можно уменьшить вдвое — всего пять юаней за укол. Можно сразу же договориться на месяц вперед — сто юаней все удовольствие, и колись себе на здоровье. Офицер был согласен на все и поставил нам лишь единственное условие — чтобы лекарство всегда было столь же отменного качества, как сегодня. Мы только кивали в ответ, улыбаясь про себя…

Не успела отъехать машина с офицером, как подкатила другая; четыре служанки помогли выйти старой хозяйке, и вся пятерка тут же хором осведомилась, есть ли отдельное помещение. Оттолкнув служанку, я бережно подхватил хозяйку под локоток и ввел во дворик.

— Там уже все занято, — кивнул я на здание траспортной конторы, — но вам повезло: вот здесь, — я показал на наши каморки, — пока еще свободны две первоклассные палаты, вы можете временно устроиться в них. Здесь вам даже будет удобнее, чем в большом здании: не придется спускаться-подниматься по лестнице, не правда ли?

После первых же слов старухи у меня полегчало на душе.

— Ну вот, сразу видать настоящего врача — зачем же и в больницу ходить, если не для облегчения? А эта шайка из «Восточной жизни» — просто головорезы!

— Вы лечились в «Восточной жизни»? — изумился я.

— Только что оттуда, чтоб они все подохли, ублюдки! Пока она бранила «Восточную жизнь» (это лучшая больница в городе), я провел ее в одну из комнатушек. Надо было как-то отвлечь внимание пациентки — иначе она ни за что не останется в такой конуре.

— Сколько вы там пробыли? — спросил я.

— Два дня — еще немного, и ноги протянула бы! — и старая дама присела на койку.

Я поспешил подпереть койку ногой — они у нас, в общем-то, неплохие, да только ветхие — случается, и падают.

— Зачем же вы туда поехали? — я боялся закрыть рот, иначе старуха непременно обратила бы внимание на мою ногу.

— Ох, молчи! Слышать о них не могу! Ты, доктор, только послушай: у меня желудок больной — а они меня голодом морят! — в глазах старухи блеснули слезы.

— Голодом морят? — глаза мои округлились. — При больном-то желудке?! Коновалы! И в вашем-то возрасте?! Ведь вам, почтеннейшая, наверняка уже все восемьдесят?

Слезы больной мгновенно высохли, она слегка улыбнулась:

— Чуть поменьше. Недавно пятьдесят восемь стукнуло.

— Подумать только! Точь-в-точь как моей матери. Она, кстати, тоже страдала расстройством желудка! — Я прикрыл глаза рукой. — Побудьте, уважаемая, у нас — и я излечу ваш недуг. При такой болезни хорошее питание — это все. Ешьте, что вам нравится. Тогда и на душе легче станет, и болезнь пойдет на убыль, не правда ли, почтеннейшая?

В глазах старой дамы снова блеснули слезы — на этот раз от избытка чувств.

— Ты только послушай, доктор, я жидкого терпеть не могу, так они меня нарочно рисовым отваром поили — видно, чтоб совсем уж доконать.

— У вас превосходные зубы, — заметил я с важностью, — с такими зубами, как у вас, только твердой пищей и питаться!

— Мне есть то и дело хочется, а они не дают: время, видишь ли, не пришло!

— Болваны!

— А то ночью — только, бывало, заснешь — суют тебе в рот палочку стеклянную — «градусы» какие-то меряют.

— Невежды!

— Горшок попросишь, а сиделка в ответ: «Потерпи, сейчас доктор придет, вот закончит осмотр, тогда и подам!»

— Хамка!

— Только, бывало, сядешь на койке, да с таким трудом, а сиделка уж тут как тут: «Ложись!»

— Гадюка!

Чем больше мы беседовали со старухой, тем больше друг другу нравились. Теперь-то уж она наверняка не уехала бы — даже если бы комнатушки оказались еще меньше. С чувством облегчения я убрал наконец ногу: если койка и рухнет, старуха, надо думать, простит.

— У