Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

короткое время служил у нас в Горнозаводском комитете патологии труда, и, уверяю вас, мы были очень рады, когда от него избавились. Это человек совершенно не нашего круга, манеры у него хуже, чем у любого рассыльного. И неужели вы серьезно говорите, что он увез из Виктории больную? Это, верно, кто-нибудь из больных Тарэгуда. Посмотрим, что скажет на это Тарэгуд! И передал ее Стиллману?

– Более того, он сам помогал Стиллману при операции.

– Если это правда, – осторожно заметил Гэдсби, – то это уголовное дело.

– Видите ли, – Айвори сделал приличную случаю паузу, – такова и моя точка зрения. Но я воздерживаюсь от каких-либо выступлений против него, так как одно время я был с этим господином знаком ближе, чем вы. Мне бы не хотелось подавать заявление от своего имени.

– Тогда я подам его, – заявил Гэдсби авторитетным тоном. – Если то, что вы мне сообщили, подтвердится, я самолично подам жалобу. Я бы считал, что изменяю долгу, если бы не сделал этого немедленно. Вопрос очень важный, Айвори. Этот Стиллман опасен не столько для публики, сколько для нашей профессии. Я уже, кажется, рассказывал вам недавно на обеде то, что мне о нем известно. Он угроза нашему положению, нашей квалификации, нашим традициям. Он угрожает всему, за что мы стоим. Единственный исход для нас – изгнать его из нашей среды. Тогда он рано или поздно попадет в беду из-за отсутствия у него диплома. Слава богу, решение этого вопроса еще в наших руках. Мы можем ему подписать смертный приговор. Но если этот субъект и ему подобные сумеют обеспечить себе сотрудничество врачей-профессионалов, то мы погибли, так и знайте. К счастью, в этих случаях Медицинский совет до сих пор всегда обрушивался, как тонна кирпича, на голову виновных. Помните историю с Джарвисом, который несколько лет назад помогал в качестве анестезиолога какому-то неучу? Его немедленно убрали. Чем больше я думаю об этом нахале Стиллмане, тем больше укрепляюсь в своем решении примерно его проучить. Если разрешите вас оставить на минуту, я сейчас же переговорю по телефону с Тарэгудом. А завтра придется опросить сестру милосердия.

Он позвонил доктору Тарэгуду, а на другой день в присутствии последнего опросил миссис Шарп и заставил подписать ее показания. Они были настолько убедительны, что Гэдсби немедленно снесся со своими поверенными – фирмой «Бун и Эвертон» на Блумсбери-сквер. Разумеется, он терпеть не мог Стиллмана. Но, кроме того, он уже с удовольствием предвидел блага, уготованные такому борцу за врачебную этику, каким он себя выкажет в этом случае.

Пока Эндрю искал забвения в Лантони, процесс против него неуклонно развертывался обычным порядком. Правда, Фредди, в ужасе прочитавший в газете заметку о смерти Кристин, позвонил Айвори и сделал попытку прекратить дело. Но было уже слишком поздно. Заявление было подано.

Комиссия по уголовным делам рассмотрела это заявление, и Эндрю было послано письмо с предложением явиться на ноябрьское заседание совета и дать объяснения по поводу предъявленного ему обвинения. Это-то письмо Эндрю теперь и держал в руках, побелев от ужаса перед угрозой, скрытой в официальных выражениях письма.

…что вы, Эндрю Мэнсон, добровольно и сознательно 15 августа сего года помогали некоему Ричарду Стиллману, не зарегистрированному в качестве лица медицинской профессии, заниматься врачебной практикой и что вы, таким образом, являетесь его сообщником в этом деле. И в силу этого вы обвиняетесь в поступках, позорящих вас как лицо данной профессии.

XXII

Дело должно быть разбираться десятого ноября, но Эндрю вернулся в Лондон на целую неделю раньше. Он был один, так как просил Хоупа и Денни всецело предоставить его самому себе. И поселился в отеле «Музеум», вызывавшем в нем чувство горькой меланхолии.

Внешне спокойный, он был, однако, в ужасном состоянии. Он переходил от приступов беспросветного отчаяния к душевному смятению, причиной которого была не только неуверенность в будущем, но и воспоминания обо всех этапах его жизни. Полтора месяца назад этот новый удар застал бы его душевно парализованным смертью Кристин, безучастным, ко всему равнодушным. Теперь же, когда он выздоровел и жаждал снова приступить к работе, он почувствовал этот удар с жестокой силой. С тяжелым сердцем говорил он себе, что все его возродившиеся было надежды снова умерли и что лучше было бы и ему самому умереть.

Эти и другие мучительные мысли постоянно теснились у него в мозгу, временами приводя его в состояние какой-то дикой растерянности. Не верилось, что он, Эндрю Мэнсон, очутился в таком ужасном положении, лицом к лицу с тем, чего, как кошмара, боится каждый врач. За что его вызывают в совет? За что хотят исключить? Он не совершил ничего постыдного. Не виновен ни в каком преступлении. Все, что он сделал, он сделал затем, чтобы вылечить от чахотки Мэри Боленд.

Вести свое дело он поручил фирме «Хорнер и K°», которую усиленно рекомендовал ему Денни. На первый взгляд адвокат Томас Хорнер был невзрачен – низенький, краснолицый, суетливый мужчина в золотых очках. Вследствие какого-то дефекта кровообращения у него бывали приливы крови, лицо багровело, и вид его не внушал доверия. Тем не менее Хорнер весьма решительно проводил свою точку зрения во время подготовки к процессу. Когда Эндрю в первом порыве мучительного негодования хотел мчаться к сэру Роберту Эбби, его единственному влиятельному знакомому в Лондоне, Хорнер, поморщившись, заметил ему, что Эбби – член совета. Так же неодобрительно суетливый маленький адвокат отверг дикую мысль Эндрю телеграфировать Стиллману, чтобы он немедленно приехал из Америки. У них имелись все те свидетельские показания, которые мог бы дать в их пользу Стиллман, а личное присутствие этого врача без диплома могло бы только раздражить членов совета. Из тех же соображений не следовало вызывать свидетелем и Марленда, нынешнего директора «Бельвью».

Мало-помалу Эндрю стало ясно, что юристам дело его представляется в совершенно ином свете, чем ему самому. Когда в беседе с Хорнером он доказывал свою невиновность, его гневные доводы заставили адвоката недовольно наморщить лоб. В конце концов Хорнер был вынужден сказать:

– Об одном прошу вас, доктор Мэнсон: не вздумайте на суде в среду изъясняться в таких выражениях. Уверяю вас, ничто не могло бы более роковым образом повлиять на исход нашего дела.

Эндрю круто оборвал речь, сжал руки и горящими глазами посмотрел на Хорнера:

– Но я хочу, чтобы они узнали правду. Хочу доказать им, что исцеление этой девушки – лучшее мое дело за много лет. После того как я столько времени работал безобразно, кое-как, ради денег, я сделал нечто прекрасное. И за это они