Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

чтобы у меня в услужении умерла еще хоть одна компаньонка, хотя, видит бог, на свете полно никчемных девиц.

– Если вы, леди Дьюкен, наймете еще хоть одну компаньонку, если присмотрите себе еще одну английскую девушку, по всей Англии пойдет звон о ваших злодеяниях – уж это я вам обеспечу.

– Не найму. Я утратила веру в эксперименты Парравичини. Они опасны для меня не меньше, чем для этих девиц, а главное – они просто пшик. Я уезжаю. Я сыта по горло его шарлатанством. Найду себе другого врача – получше, чем вы, сэр! Это будет первооткрыватель, гений вроде Пастера или Вирхова[122], и он-то продлит мои дни. А эту девчонку забирайте себе, молодой человек. Можете жениться на ней, если хотите. Я выпишу чек на ее имя – тысячу фунтов, и пусть она убирается, пусть пьет эль и ест говядину, пусть окрепнет, пусть снова станет пухлой и румяной. Я в этих экспериментах больше не участвую. Слышите, Парравичини? – взвизгнула она мстительно, и ее желтое морщинистое лицо исказила ярость, и глаза сверкнули, взглянув на итальянца.

Назавтра Герберт и Лотта Стаффорд увезли Беллу Роллстон в Варезе, причем Белле ох как не хотелось покидать леди Дьюкен, ведь благодаря щедротам старой леди она помогала своей дорогой маменьке. Однако Герберт Стаффорд был неумолим: говорил с Беллой строго, как домашний врач, и вообще взял на себя опеку над ней.

– По-вашему, матушка позволила бы вам остаться и встретить верную смерть? – съязвил он. – Да если бы миссис Роллстон узнала, как серьезно вы больны, сама примчалась бы сюда и забрала вас.

– Я не поправлюсь, пока не окажусь в Уолворте.

С утра у Беллы глаза были на мокром месте – реакция на душевный подъем, который она чувствовала накануне.

– Для начала мы пару недель проведем в Варезе, – сказал Стаффорд. – Как только вы сможете пройти половину пути до вершины Монте-Дженеросо[123] и не задохнуться, мы отправимся в Уолворт.

– Бедная мама, как рада она будет увидеть меня – и как огорчится, что я потеряла такое хорошее место.

Разговор состоялся на пароходе, отчалившем из Белладжо. Тем утром, в семь часов, задолго до того, как леди Дьюкен подняла свои иссохшие веки навстречу новому дню, когда даже Франсина, горничная-француженка, еще не встала с постели, Лотта вошла в комнату своей подруги, помогла ей уложить самое необходимое в гладстонский саквояж и почти вытолкала Беллу на лестницу, а там и вон из гостиницы, прежде чем Белла опомнилась, чтобы оказать сопротивление.

– Не волнуйся, – заверила Лотта. – Герберт вчера переговорил с леди Дьюкен, и было решено, что ты уедешь нынче утром. Леди Дьюкен не жалует хилых и слабосильных, как тебе известно.

– Увы, – вздохнула Белла. – Слабосильные ей не нужны. Что за невезенье; надо же было мне захворать, как мисс Томсон и мисс Блэнди.

– По крайней мере, в отличие от них, ты жива, – заметила Лотта, – и мой брат говорит, что ты не умрешь.

И все-таки неприятно, когда хозяйка отказывает от места и выставляет тебя вон, даже не попрощавшись.

– Интересно, что скажет мисс Торпинтер, если я приду к ней ради новой вакансии? – размышляла вслух Белла, сидя за завтраком в пароходном ресторане.

– Пожалуй, новая вакансия вам не понадобится, – произнес Стаффорд.

– Вы хотите сказать, что я так и останусь хилой и никому не буду нужна?

– Нет, я имел в виду совсем другое.

Лишь после ужина в Варезе, когда Белла по настоянию своих друзей выпила целый бокал кьянти и повеселела под действием сего непривычного эликсира, мистер Стаффорд вынул из кармана конверт.

– Совсем забыл – вот вам прощальное письмо от леди Дьюкен.

– Неужели она мне написала? Ах как я рада! Мне неприятно было уезжать без единого ласкового слова, ведь, в конце концов, от леди Дьюкен я видела только добро. Правда, она сама мне не нравилась – но это потому, что она ужас какая старая.

И Белла вскрыла конверт. Письмо было совсем короткое и сугубо деловое.

«Прощайте, дитя. Уезжайте и обвенчайтесь со своим доктором. Прилагаю подарок – пусть это будет ваше приданое.

Аделина Дьюкен».

– Сто фунтов – жалованье за целый год!.. Ой нет… Да ведь это же… Чек на тысячу фунтов! – воскликнула Белла. – Леди Дьюкен ангельски щедра! Какая добрая душа у этой старушки!

– Только ей, Белла, не удалось прийтись по сердцу вам, – заметил Стаффорд.

Он начал называть Беллу просто по имени, когда они поднялись на борт парохода, – это казалось естественным, ведь девушка поступала на его попечение до приезда в Англию.

– Пока мы не высадимся в Дувре, я буду пользоваться этой привилегией – считаться вашим старшим братом. А дальнейшее – дальнейшее зависит от вас.

Вопрос будущих отношений решился прежде, чем был пересечен Английский канал, так что в очередном письме к маменьке Белла сообщила три потрясающие новости.

Во-первых, она вложила в письмо чек на тысячу фунтов; деньги следовало инвестировать в акции, не имеющие специального обеспечения, на имя миссис Роллстон, с тем чтобы она получала пожизненный доход.

Во-вторых, Белла объявляла, что уже едет прямо домой.

И наконец, будущей осенью она собиралась выйти замуж за мистера Герберта Стаффорда.

«Я уверена, мамочка, что он тебе очень-очень понравится, как нравится мне. И подумай, все устроилось благодаря добрейшей леди Дьюкен. Я никогда не вышла бы замуж, не обеспечив прежде этого скромного дохода моей мамулечке.

Герберт говорит, что мы сможем со временем увеличить эту сумму. А еще он говорит, что, где бы мы ни поселились, в нашем доме всегда будет для тебя комната. Жизнь под одной крышей с тещей его ничуть не пугает».

К горним высям

Лампа горела слабо, тени сгущались по углам просторной спальни. Даром что она была полна народу: присутствовали доктор, сиделка, друзья, – слышались здесь только звуки, издаваемые осенним ветром, кои варьировались от слабых вздохов со всхлипами и взвизгиванием, словно дух молил о приюте, до яростных атак, когда ветер швырял в стекло целые пригоршни сухой листвы.

Через открытую дверь виднелась смежная комната, в глубине которой, подобно драгоценному камню, теплился очаг. По стенам, до самого потолка, шли стеллажи, уставленные книгами – по большей части в пергаментных переплетах с золотым тиснением. Интерьер, выдержанный в тонах поистине царственных, сделал бы честь любому дворцу, где мог бы служить для демонстрации предметов искусства, а между тем в доме сэра Стивена Стильярда, всем известного члена Общества библиофилов, эти роскошные покои назывались просто книжной комнатой.

Сэр Стивен Стильярд