Вдали от обезумевшей толпы. В краю лесов - Томас Гарди

– Надеюсь, день будет долгий и ясный.

– Благодарю вас… благодарю. Но кто знает, может, у меня нет особых оснований радоваться… И все-таки я крепко надеюсь. Это уже вера, а не надежда. Думается, на этот раз я не обманусь в своих ожиданиях… Оук, у меня руки, кажется, чуточку дрожат. Не могу как следует завязать шейный платок. Не завяжете ли вы мне его? Дело в том, что последнее время я, видите ли, был не совсем здоров.

– Это очень печально, сэр.

– Пустяки! Пожалуйста, сделайте, как умеете. Может, теперь как-нибудь по-новому завязывают, Оук?

– Не знаю, сэр, – отвечал Оук, и в голосе его прозвучала печаль.

Болдвуд подошел к Габриэлю, и, пока Оук завязывал шейный платок, фермер продолжал в лихорадочном возбуждении:

– Как по-вашему, Габриэль, женщины держат свои обещания?

– Да, ежели это им не слишком трудно.

– А условное обещание?

– Не поручился бы я за этакое условное обещание, – с оттенком горечи отвечал Габриэль. – Это дырявое словечко, совсем как решето.

– Не говорите так, Габриэль. За последнее время вы стали насмешником, отчего бы это? Мы с вами как будто поменялись ролями: я стал молодым человеком, полным надежд, а вы – разочарованным в жизни стариком. Но все-таки, как по-вашему, сдержит ли женщина обещание… то есть не обещание выйти замуж, а даст ли она слово выйти замуж через несколько лет? Ведь вы лучше меня знаете женщин, – скажите же!

– Боюсь, вы слишком высоко думаете обо мне. Но, пожалуй, женщина сдержит свое слово, коли захочет загладить какую-нибудь обиду.

– Ну, до этого дело еще не дошло, – но вскоре, может, так оно и будет, да, да, будет именно так, – вырвалось у Болдвуда. – Я делал ей предложение, и она как будто идет мне навстречу и согласна стать моей женой в отдаленном будущем, но с меня и этого достаточно. Разве я могу рассчитывать на большее? Она вообразила, что женщина может выйти замуж не раньше, чем через семь лет после кончины мужа; впрочем, она не совсем уверена в его смерти, ведь его тело так и не найдено. Может быть, она считается с законом или с религией, но она отказывается говорить об этом. И все-таки она мне обещала… дала мне понять, что сегодня состоится помолвка.

– Семь лет… – пробормотал Оук.

– Нет, нет – ничего подобного! – нетерпеливо прервал его фермер. – Пять лет, девять месяцев и несколько дней! Прошло уже около пятнадцати месяцев со дня его смерти. А разве уж так редко дают слово выйти замуж через пять с лишним лет?

– Да ведь срок очень уж долгий, как поглядишь. Не больно-то рассчитывайте на такое обещание, сэр. Вспомните, ведь вы уже один раз обманулись. Может, она говорит и от чистого сердца, но все-таки… она еще так молода!

– Обманулся? Никогда! – горячо воскликнул Болдвуд. – В тот раз она мне ничего не обещала, а потому и не нарушала своего слова! А уж если она даст мне обещание, то непременно выйдет за меня. Батшеба хозяйка своего слова.

IV

Трой сидел в уголку небольшой кэстербриджской таверны, покуривая и прихлебывая из стакана какую-то дымящуюся смесь. В дверь постучали, и вошел Пенниуэйс.

– Ну что, видели вы его? – спросил Трой, указывая ему на стул.

– Болдвуда?

– Нет, адвоката Лонга.

– Не застал его дома. Я первым делом пошел к нему.

– Какая незадача!

– Пожалуй, что так.

– Но все-таки я не понимаю, почему человек, которого считают утонувшим, хотя он и жив, должен нести какую-то ответственность! Не стану я спрашивать у юриста – ни за что!

– Не совсем так. Ежели человек меняет свое имя и все такое прочее, обманывает весь свет и свою жену, то, значит, он плут, и закон считает его самозванцем и мошенником, и на этакого самозванца и бродягу есть расправа.

– Ха-ха! Здорово сказано, Пенниуэйс! – Трой расхохотался, но тут же спросил с тревогой в голосе: – Скажите-ка мне, как вы думаете, у нее еще нет ничего такого с Болдвудом? Клянусь жизнью, ни за что этому не поверю! Но как же она должна меня ненавидеть! Удалось ли вам разузнать, не давала ли она ему каких-либо обещаний?

– Я так и не мог разузнать. Видать, он здорово в нее влюблен, а уж за нее не поручусь. До вчерашнего дня я ни слова не слыхал об этом, а потом мне сказали, что она, мол, собирается к нему нынче вечером на праздник. До нынешнего дня, говорят, она ни разу не заглядывала к нему. Сказывают, что она ни одним словечком не перемолвилась с ним после гринхиллской ярмарки, – да мало ли что люди болтают? Знаю одно, он ей не мил, она обходится с ним сурово и даже холодно.

– Я не так уж в этом уверен… Ведь она красавица, правда, Пенниуэйс? Признайтесь, вы никогда в жизни не встречали такой прелестной, такой великолепной женщины! Клянусь честью, как увидел я ее в тот день, даже диву дался: что я за дурак, как мог я ее покинуть на такой долгий срок! Но тогда меня связывал по рукам и по ногам этот окаянный балаган, а теперь, слава богу, я с ним разделался. – Он затянулся разок-другой, потом добавил: – Какой у нее был вид, когда вы встретились с нею вчера?

– Ну, она не очень-то обратила на меня внимание, но, как мне кажется, вид у нее был неплохой. Этак мимоходом свысока взглянула на мою жалкую фигуру и тут же отвела глаза в сторону, будто я какая-нибудь коряга. Она только что сошла со своей кобылы, – приехала посмотреть, как в этом году в последний раз выжимают яблоки на сидр, – вся раскраснелась от езды, грудь у нее ходуном ходила, я уж все приметил. Да, а парни суетятся вокруг нее, орудуют с прессом и говорят: «Берегитесь, мэм, как бы вас не забрызгало соком, а не то пропадет ваше платье». А она им: «Не обращайте на меня внимания». Тут Гэб поднес ей молодого сидра, и она стала его потягивать, да не как все люди, а через соломинку. «Лидди, говорит, принеси нам домой несколько галлонов, и я приготовлю яблочное вино». Ей-богу, сержант, я был для нее все равно что мусор в дровяном сарае.

– Надо мне самому пойти и все про нее разузнать. Непременно надо пойти. Что, Оук у нее по-прежнему всем заправляет?

– Как будто бы так. И на Нижней уэзерберийской ферме тоже. Все у него в руках.