Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты - Гастон Леру

Призраку Оперы, то оно до нового распоряжения устанавливается в сумме 20 тысяч франков в месяц, или 240 тысяч в год“.

Господин де Полиньи дрожащим пальцем ткнул в этот заключительный пункт, который, разумеется, весьма удивил нас.

– И это все? Он больше ничего не хочет? – спросил Ришар со всем хладнокровием, на которое был способен.

– Нет, не все, – коротко ответил Полиньи, перелистал тетрадку и зачитал:

– „Статья шестьдесят три. Большая литерная ложа номер один бельэтажа правой стороны зарезервирована на все представления для главы государства.

Ложа бенуара номер двадцать по понедельникам и ложа бельэтажа номер тридцать по средам и пятницам предоставлены в распоряжение министра.

Вторая ложа номер двадцать семь бельэтажа зарезервирована на каждый день для префектов департамента Сены и для префекта полиции“.

И снова, в конце этой статьи, Полиньи указал на добавленную красными чернилами строчку:

„Ложа № 5 бельэтажа на все представления передается в распоряжение Призрака Оперы“.

Дослушав последний пункт, мы дружно встали и горячо пожали руки нашим предшественникам, поздравляя их с такой прелестной шуткой, доказывающей, что старое доброе французское стремление повеселиться сохранило права гражданства. Ришар даже счел нужным добавить, что теперь он понимает, почему господа Дебьен и Полиньи покидают Национальную академию музыки. Ведь с таким требовательным Призраком дела вести невозможно.

– Разумеется, – не моргнув глазом ответил Полиньи. – Двести сорок тысяч франков на дороге не валяются. А вы подсчитайте, какие убытки нам принесло резервирование за Призраком ложи номер пять на все представления. А ведь мы должны оплачивать еще и абонемент. Это же непостижимо! Мы не можем работать, чтобы содержать призраков. Поэтому мы предпочитаем уйти.

– Да, – подтвердил Дебьен. – Мы предпочитаем уйти! И мы уходим! – И он поднялся.

Ришар заметил:

– Мне кажется, вы весьма добры с этим Призраком. Если бы я столкнулся с подобным субъектом, я бы, не сомневаясь, потребовал арестовать его.

– Но где? Но как? – хором воскликнули они. – Мы же его ни разу не видели!

– А когда он приходит в свою ложу?

– Мы никогда не видели его в ложе.

– Тогда сдавайте ее.

– Сдавать ложу Призрака! Попробуйте сами, господа!

На этом разговор был окончен, и мы все вчетвером вышли из директорского кабинета. Мы с Ришаром никогда так не смеялись».

Глава 4

Ложа № 5

Арман Моншармен написал такую толстую книгу воспоминаний о довольно долгом периоде своего содиректорства, что начинаешь задумываться: было ли у него время заниматься Оперой, кроме того, что он писал о происходящем в ее стенах? Господин Моншармен не знал ни одной ноты, однако был на «ты» с министром народного образования и изящных искусств, когда-то работал журналистом в бульварной газете и, кроме того, обладал большим состоянием. Наконец, он был обаятельным человеком, не лишенным ума, поскольку, решившись финансировать Оперу, сумел выбрать себе надежного компаньона – Фирмена Ришара.

Фирмен Ришар был тонкий музыкант и порядочный человек. Вот что писали о нем в «Театральном обозрении» в момент вступления в должность:

«Господину Фирмену Ришару около 50 лет. Это человек высокого роста, крепкого телосложения, но не полный. Он обладает представительной осанкой, изысканными манерами, румянцем во всю щеку, густыми, коротко подстриженными волосами и такой же бородой. В выражении лица проглядывает что-то грустное, но это впечатление смягчается прямым и честным взглядом и обаятельной улыбкой. Господин Фирмен Ришар – очень талантливый музыкант, мастер гармонии, умелый контрапунктист. Мощь и размах – вот главные признаки его сочинений. Он опубликовал камерные сочинения, высокоценимую любителями музыку для фортепиано, сонаты и виртуозные сочинения, исполненные оригинальности, и составил целый альбом пьес для фортепиано. Наконец, „Смерть Геркулеса“, исполняемая на концертах в Консерватории, дышит эпической страстью, заставляющей вспоминать Глюка, одного из любимых композиторов господина Фирмена Ришара. Он обожает Глюка, но не меньше любит и Пиччини. Господин Ришар получает удовольствие везде, где его находит. Восхищаясь Пиччини, он склоняется перед Мейербером, наслаждается музыкой Чимарозы, и никто так высоко, как он, не ценит неповторимый гений Вебера. Наконец, в отношении Вагнера господин Ришар готов утверждать, что он понял его первым, а может быть и единственным, во Франции».

Остановимся здесь, поскольку эта цитата свидетельствует, что Фирмен любил почти всю музыку и всех музыкантов, все музыканты были обязаны любить Фирмена Ришара. В заключение этого короткого портрета добавим, что господин Ришар был, что называется, властным человеком, то есть обладал очень дурным характером.

Первые дни пребывания в Опере оба компаньона радовались, ощущая себя хозяевами столь большого и прекрасного предприятия, и совершенно забыли странную и непонятную историю с Призраком, как вдруг произошло событие, которое показало, что шутка – если это была шутка – далеко не окончена.

В то утро господин Ришар явился в кабинет в одиннадцать часов; господин Реми, его секретарь, показал ему полдюжины писем, которые он не вскрывал, поскольку на конвертах была пометка «личное». Одно из них сразу привлекло внимание Ришара – не только потому, что конверт был надписан красными чернилами, но и потому еще, что почерк показался ему знакомым. Он сразу вспомнил, что именно эти красные письмена так странно заполняли страницы перечня обязанностей. Он распечатал письмо и прочитал:

«Уважаемый директор, прошу прощения за то, что побеспокоил Вас в эти драгоценные минуты, когда Вы вершите судьбу лучших артистов Оперы, когда Вы возобновляете прежние контракты и заключаете новые, причем делаете это уверенно, со знанием театра и публики, ее вкусов, с решительностью, которая меня изумила. Я знаю, как много Вы сделали для Карлотты, Сорелли, и малышки Жамм, и для некоторых других, в ком Вы угадали замечательные качества, талант или дар (Вам хорошо известно, кого я имею в виду – разумеется, не Карлотту, которая поет как шрапнель и которой не следовало уходить ни из кафе „Амбассадор“, ни из „Жакен“, не Сорелли, которая пользуется успехом главным образом у извозчиков, и не малышку Жамм, танцующую как корова на лугу. Я имею в виду Кристину Даэ, чей дар бесспорен и которую, кстати, Вы ревниво отводите от любой важной роли). В конце концов, Вы вольны распоряжаться в своем учрежденьице по своему усмотрению, не так ли? И все-таки я хотел бы воспользоваться тем, что Кристине Даэ еще не указали на дверь, и послушать ее нынче вечером в партии Зибеля, поскольку партия Маргариты после ее недавнего триумфа ей заказана; и в связи с этим прошу Вас не занимать мою ложу ни сегодня, ни в последующие дни. Я не могу закончить письма, не заметив Вам, как неприятно я был поражен тем, что моя ложа была сдана по Вашему распоряжению.

Впрочем,